— Ну так и по годам — на успенье мне шестнадцать исполнится.
— Когда исполнится, тогда и разговор будет другой! — полушутя сказал Юрталан.
— Не обижай ты девушек, дядя Тошо! — дрогнувшим голосом проговорила мать. — Хорошо они работают, лучше и быть не может. И не потому хвалю, что они мои дети, а потому, что правда это…
— Дети остаются детьми! — ответил Юрталан, строго посмотрев на нее. — И работа их — детская.
— Детская? — нахмурилась мать. — Поглядел бы ты на эту вот младшую! Как примется жать — полосой в тридцать шагов идет. Вторую такую днем с огнем не сыщешь!
— Ну и ну! Тебе бы торговкой быть — ловко нахваливать умеешь.
— Да разве жать, дядя Тошо, легче, чем торговать? Тяжелее нашей работы не найти, да ничего не поделаешь: впрягся, так тяни из последних сил. Хорошо, у кого хоть малая толика земли есть, а такие, как мы… все по чужим до по чужим…
— Ну ладно, ладно! — махнул рукой Юрталан и так сморщился, будто кислицу проглотил. — Ладно, и Петричке дам по двадцать пять, а уж Кичке по двадцать.
— Дядя Тошо! — обиженно сказала младшая, — ни в жизнь больше работать на тебя не стану, так и знай!
— Э-э, теперь работа твоя уже кончилась, а на тот год, если живы-здоровы будем, заплачу и тебе как старшей сестре. — И, уже отойдя от них, Юрталан остановился и крикнул по направлению к кухне: — Жена, дай им целый каравай… пусть поужинают как следует…
При расчете Юрталан удержал из общей суммы еще пять левов, проводил женщин до самой дороги, крепко запер за ними ворота на засов и возвратился повеселевший.
— Почему это ты целый каравай велел отдать, Тошо? — накинулась жена, едва он переступил порог. — Нешто уплели бы они здесь столько? И как назло, одна только большие караваи остались. Господи, прямо сердце у меня разрывалось, когда заворачивала хлеб…
— Хлеб-то ладно, а вот с какой радости ты им целое кило брынзы отвалила, черт возьми!
— Сам же сказал: дай им кусок…
— Кусок куску рознь, неужто котелок не варит? Из всей бочки самый большой кусок выбрала! Дурья голова!
— Велел дать кусок, я и дала, — оправдывалась жена, пятясь назад.
— Мели Емеля!.. — прикрикнул Юрталан и зло посмотрел на нее. — Прикинула бы в башке, сколько стоит каравай хлеба и сколько кило брынзы. Я велел дать им побольше хлеба, значит брынзы поменьше, а ты… Ну, ничего, я доволен, что дело сделано… И подавай на стол — умираю с голоду. Где Стойко? Зови его…
— Почем я знаю, куда он провалился! — Юрталаниха высунулась наружу и закричала: — Стойко! Стойко! — крикнула еще раза два, прислушалась и снова вернулась в кухню. — Опять, видно, туда умчался…
— Куда?
— К Казылбашевым. Любовь проклятая…
— Умчался, и ладно. А завтра я покажу ему любовь — подниму с петухами.
— Охо-хо, давай скорей поедим да ляжем, совсем я закружилась с этими хлопотами домашними, ни конца им, ни края.
— Потерпи еще немножко, — усмехнулся в усы Юрталан и, повернувшись, хитро посмотрел на жену. — Скоро приведет он тебе сноху, тогда и отдохнешь…
— Эх! — притворно вздохнула Юрталаниха. — Какую еще бог пошлет?
— Да известно ведь какую, — заметил он.
— Севду Казылбашеву?
— А что, плоха разве?
— Хороша… да только бесприданница…
— Зато девушка что надо. Такую поискать! — сказал Юрталан и, кинув на жену гордый взгляд, важно подошел к столу.
2
Стойко привязал волов в просторном хлеву позади дома, ласково похлопал их по холкам и пошел проверить остальной скот. Обе коровы, закрыв глаза, жевали жвачку; буйволица, лениво развалясь, лежала на боку; буйволенок равнодушно взглянул на него, тяжело взмахнул хвостом, прислонился головой к поперечной доске стойла и глубоко вздохнул; телка, завидев Стойко, живо вскочила на ноги; сивый бычок вздрогнул, потянулся и начал было подниматься, но опять лег, лишь поглядев на него боязливо и как-то подозрительно. «Били его сегодня, — покачал головой Стойко, — от пастухов, верно, досталось…» Ну, в хлеву все в порядке, скотина привязана, больше тут болтаться нечего, да и поторопиться надо, потому что он и без того запоздал сегодня из-за этой проклятой кукурузы, а Севда, наверное, давно уже ждет его.
Он постоял у колодца в густой тени развесистой груши, подождал, потоптался на месте, но потом увидел, что отец не скоро окончит разговор с Доброй и ее дочерьми. Если б они сели ужинать в прихожей перед кухней или в палисаднике, он мог бы пройти к калитке и незаметно улизнуть. Но они и ужинать не ужинали, и с места не двигались. Отец с поденщицами не то ругались, не то спорили. А времени терять нельзя было.