– Далеко ли? – полюбопытствовал Потап у братьев. Неловко признаваться, но пришлось.
– Охудали... Перед походом деньжонок раздобыть надобно. Ожерелье в заклад несём.
- Не прогадайте. Плюха вас, как мочало, на палец намотает, – предостерёг Потап. – Сыщу Любима. Пришлю на подмогу. Он смышлёный в мене.
Ушёл, покачивая плечищами. Шёл бочком, словно боялся, что ненароком зацепит за палисад или, задев, уронит встречного. Ветер пасся в льняной его гриве, бил в затылок, повизгивал, точно сердился, что не в силах свалить эту громоздкую глыбищу. На медных ножнах примостился солнечный зайчик, в глазах доверчивых небо оставило два голубых чистых пятнышка.
Может, и впрямь подождать Любима? – осторожно спросил Володей, смахивая со лба мошкару. Нудила, грызла, вилась чёрным облаком. Сквозь неё, как сквозь сито, просвечивал на башне жёлтый крест. Маялся от безделья давно не звонивший колокол. В нём шарились неспокойные галки, гадили на недвижный язык.
– Выкупим же... Так и оговорим, – вздохнул Иван, а сердце давило стыдом и горечью: самое дорогое из дому вынесли. Вот до чего дожили Отласы.
– Молчит колокол, – вслушиваясь в галочий гвалт, молвил Григорий, зябко подёрнув увечным плечом. – И поп молчит.
– Ничо, когда-нибудь зазвонит. На то он и колокол. – Володей взглянул на погост, где покоились отец и мать, и Гаврила. Все трое лежат рядом. Ежели есть он, тот свет, то уж встретились, наверно. Отец с Гаврилой, поди, на радостях бражничают, мать, пригорюнившись, сидит в уголочке. Правда, сказывали, что мать никогда не унывала, но Володею она почему-то видится печальной.
Из-за гор мгла набегала, кралась воровато, как лихой человек. В кабаке тоже мгла, гул хмельной. Кто-то пел, кто-то дремал под скамьёй, кто-то выпрашивал у Ильи в долг. Илья отмахивался от него, как от мухи.
Отласов приветливо встретил. Эти в кабак не захаживали. Вино курили сами. Видно, большая нужда привела. Маслянистые жёлтые глазки Ильи сверкнули алчным огнём. Медово улыбнувшись, поднёс гостям по чаре, усадил в красном углу, ждал.
– Не здесь, – вырешил, увидав ожерелье. Боялся, кто-нибудь высмотрит – ограбит. Уж грабили, да и выручка в тот раз была мала. Выкатили бочку, увезли. Остался от похитителей след санный. Потом бочку эту с ендовой и ковшом нашли у кедровки. Все вечеровавшие пустили ковш по кругу. А кто угощал этим вином, Гарусовы так и не дознались. Грешили на Володея. Но он и Любим в тот день пропадали на охоте. Воротились из тайги утром. Однако, проходя гостиный двор, перемигнулись. Там всё ещё стояла пустая бочка.
– Где добыли? – перебирая драгоценные китайские жемчужины, любопытствовал Илья. Сам прикидывал, как бы не переплатить. То, что это ожерелье навсегда останется у него, он решил с первого взгляда. Уж больно баское. Цены ему нет.
– Где взяли, там нет, – холодно отрезал Иван. – Сколь дашь?
– Да уж не обижу.
– Храни до весны. Весной выкупим, – получив плату, наказывал Володей.
Илья дрогнул морщинками узенького лба: «Выкупишь ты у меня... два кукиша!».
Когда подоспел запыхавшийся Любим, сделка была завершена. Узнав о сговоре, яростно сплюнул:
– О-от простодырые! Да за этот жемчуг пол-Якутска скупить можно.
Володей было потянулся за материнским украшением, но Илья шмыгнул за дверь, дверь защёлкнул изнутри задвижкой. Потом на всякий случай припёр ломом и только тогда присел на сундук и отёр вспотевший от волнения лоб. «Надо будет в тайник положить».
Тайник под полом, под винною кадью. Запалив свечу, спустился под пол, ещё раз полюбовался переливами жемчуга и, спрятав, стал разгонять недовольных пьянчужек.
– Ишо петухи не кричали... – слезливо жаловался один, только что заложивший нательный серебряный крест.
– Дома послушаешь... ежели они у тебя есть, петухи.
– Ох, сволочуга! – ворчал пьянчужка на улице. – Вылитый батюшка!
Илья не обижался. К обидным словам привык. Слыхивал разное. Да и отец внушал: «Слова – ветер. Просвистят – затихнут. А деньга, Илюшка, счёт любит. Учись деньгу беречь».
Это первое, чему Илья выучился. Второе – разводить вино водою. «И вода денег стоит» – тоже отцовская шутка. У него и шутки ценой в целковый. Илья похож на отца. Только что хром да прижимист ещё более. «Наша порода!» – хвалился перед гостями Гарусов-старший, похлопывая своё чадо по жирному загривку. Чадо старалось. Иному словечко угодное молвит, иному вовремя рукотёр поднесёт или наполнит до краёв чашу...