– Разумен... люблю! – хвалил воевода, который чаще других бывал у Гарусовых в гостях. Ходил не из-за вина. Хозяйка не в меру приветлива. Кода все спивались, Яков, меньше других выпив, притворялся мертвецки пьяным. Зинаида устраивалась с хмельным воеводой.
«Ничо, – посмеивался покладистый сотник. – От её не убудет. Зато мне прибыль».
И верно: прибыль была не только в мошну, но и в зыбку. И Танька, дочь младшая, чем-то смахивала на воеводу, правда, не на этого, на прежнего. Яков прочил её за Отласа, за Володьку. Стал привечать казачину.
- Может, породнимся? – спросил однажды.
- Мать под чужих ложилась... дочь лягет. Мы на такое добро не заримся.
Дочь пристроили за подьячего. А на Отласа Яков затаил смертную обиду и ждал случая, чтобы отыграться. Случай представился.
Накануне отправки гуляли. Стешка, как плеть казацкая, висела на руке Володея. К утру притомилась, ушла спать. Ворочаясь в постели, сквозь тяжкую дрёму мысленно звала к себе мужа.
Он сидел у реки, в которой пряталась вторая луна. Первая, в бледном окружении звёзд, белой дырой зияла в небе. «Вот и небушко прохудилось». – Сев перед Братьями, Володей вслушивался в скрип утиный. Качался паром у переправы. Перекликались караульные. Острог спал.
Над рекою туман стлался густой, липкий. Низкая левобережная половина таилась в тумане. И озеро на том берегу, и тальник, и журавлиные сонные поселения. Лишь паруса гор медленно, гордо плыли в тумане и виднелись отовсюду.
Есть у озера место заветное. Володей любит там купаться. В кустах черёмуховых, даже поутру тёплых, затаился маленький балаганчик. В нём Стешку ласкал тайно. Пришла бы...
За спиной хрустнула галька. Володей оглянулся, залился счастливым смехом.
– Токо что о тебе думал.
– Я всё ждала, ждала – не идёшь...
– В шалашик бы, а?
- Зябко! – Стешка притворно поёжилась, хотя утро тёплое начиналось. Тело, только что нежившееся в постели, и впрямь слегка пощипывали мурашки. Да не потому зябла. – Погрей!
- Там погрею! – Володей сбежал по головоломному спуску к перевозу, отвязал паром и, минуя отпотевшие мостки, перелетел через жердь на неошкуренные, перевитые дублёным гужом брёвна. – Спускайся! – велел Стешке.
Она кинулась по тому же следу, поскользнулась, выпрямилась и, рискуя разбиться, крикнула:
– Держи меня! Держи!
Потом стояла на пароме счастливая, провисая в сильных его объятиях, сердце рвалось из груди, колотилось. Сердцу в груди было тесно.
– Не боись... не выпущу!
Паром уж несло, оттягивало книзу. Толстый канат, пропущенный от берега к берегу, натягивался тетивой, но не отпускал.
– Вот так бы плыть и плыть до скончания века! – слегка пошевеливая кормовым веслом, бредил Володей, свободной рукой прижимая Стешку. – И чтоб ты рядом...
– Хочу быть рядом! Бери на Учур.
– То место не для баб, Степанида. Всякое там случается, – хмуро отговорился Володей.
Вплывали в туман, в неведомое. Из острога кто-то выбежал, заблажил, неразличимый в утреннем сумраке.
– Не Гарусов ли?
– А хоть и он – не своруем, вернём, – отмахнулся Володей, расталкивая туман паромом.
Обмотав канат вокруг черёмухи, снёс на берег Стешку. Вот уж трава шелестит под ногой, надо бы спустить жену наземь, а он забыл, нёс, нацеловывая, до самого шалаша.
– Люба мой! Лю-юба!.. – стонала она, бесстыдная, чистая, потерявшая разум; руками-змеями обвивала его шею, вжималась в грудь. Сохли полураскрытые смугло-румяные губы, густела слюна во рту. Из-под полотняной рубахи выпирал бугорок уже не девичьего живота.
Травой пахло, Володеевым терпким потом. Шелестели веслаки балагана, шуршала над ним черёмуха и множеством чёрных глаз старалась заглянуть внутрь, в чуть приметное отверстие на самом скрестье веслаков.
Там было темно, но что-то белело. Черёмуха недовольно затрясла ветками, пожаловалась лёгкому, вынырнувшему из тумана ветру.
Володеевы пальцы устало перебирали на огненном Стешкином затылке кудрявые завитки, ввинчивались в тяжёлые жёсткие косы. Огрубевшую ладонь ласкала, грела нежная Стешкина кожа.
Уткнувшись ему под мышку, Стешка отрешённо улыбалась, втягивала чуткими, нервно вздрагивающими ноздрями запах, идущий от выгоревшей Володеевой косоворотки. Сарафан в голубеньких цветочках лежал рядом, сподница сбилась... Из-под неё выглядывал золотистый треугольничек завивающегося мха, к которому осторожно кралась рука Володея.