Натворил дел Ремез: весь Тобольск, словно муравейник. Тысяч с пятнадцать в городе жило: сыны боярские, дворяне, драгуны, стрельцы, казаки, посадский и ремесленный люд... Воевода всем указал явиться к парому, кому пешими, кому конными. Слободы ремесленные опустели. Знаменитые мастера дел золотых и серебряных, скорняки, медники, кузнецы, оружейники, косторезы, каменщики и плотники – все ныне равны, все землекопы.
Иртышовы дети, – балагурил Тютин, вечор опять с кем-то подравшийся. – Как и он, землерои...
Альдерман[18] ремесленных Федот Пешнев заупрямился было: «Сход у нас сёдни! Подряды делим». Воевода, побурев от ярости, на него так посмотрел, а затем и цыкнул, что у бедняги душа зашлась.
– Подряды?! А что река город рушит, вам ништо, горлохваты? То пожары, то наводнения... От Тобольска скоро ничо вовсе не останется... Крепить берег надо, и весь сказ! Не явитесь – в яме сгниёте.
Явились все – с лопатами, с топорами, баграми. К осыпям уж колья везли. Посад верхний рушился. В промоину, вниз три дома провалились.
– Укреплять надобно, и немедля, – подтвердил Ремез.
Был он угрюм и рассеян. Эта спешная, но замедленная и неспорая работа отвлекала его от главного, заветного дела: роились в голове рисунки и чертёжные наметки крепости, башни и переходы... Будут стены, коих и огонь ни вода не возьмёт!.. Но допреж укрепить ползущий вниз грунт, спасать дома... Людей успокоить...
А толпа внизу гудела. Альдерман заюлил, голос сделался сладким:
– Я к тому, что мастерские все станут! Долго ли отвлекать умельцев?
– Я, смекаешь, хуже тебя умелец? – осадил его Ремез, потом ткнул пальцем в Тютина: – А он? А те? Они тоже умельцы!
Из «Подкопая», ближнего кабака, вырвалась разгульная песня:
В «Подкопае» кто-то дверь головою вышиб, выпал на улицу, за ним другой, третий. Все под озорную кабацкую приговорь. Вот и сам целовальник пробороздил носом землю. За ним довольный и, как всегда навеселе, выбрел, пошатываясь, Вася Турчин.
– Бражничаешь, Василий? – сурово подступил к нему воевода.
– Не, – покачал кудлатою головой сын дворянский, владелец стекольной и медной фабрик. – Для Тобольска радею.
– Как?! – не понял его воевода, но хмурь сошла. Знал, Турчин без проказ не может.
– Кружала волей твоей закрываю, – подмигнул Турчин. Воевода и в уме не держал кабаки закрывать.
– Два уж закрыл. Этот третий. Питухов и целовальников – в земляные работы. Ведь так ты велел?
– Так, воистину так, – поддержал охотно воевода, который об этом не подумал. Но следовало бы. Озорует Турчин, а не без смысла.
– Закрываешь? – попрекнул Турчина Васька Крот, которого Турчин из кабака вышиб. – Про свои фабрики, небось, запамятовал?
– Про свои?! – взвился Турчин, и Крот испуганно юркнул в толпу. – Своих я поднял в первую голову! Кто тут турчинские, выходь!
Из толпы вышло человек сто.
– Гляди, таракан запечный! – Турчин притянул к себе двух ближних мастеровых. – Народ совестливой у меня! Три бочки пива после работы, – но, увидав, что работники обещанным угощением не слишком довольны, набавил: – И по ковшу медовухи!
– Так-то лутче, хозяин!
– Он у нас не скупой!
– Нет, чо уж! Сам пьёт и другим в рот не заглядывает.
– Тароват!
– А где голова кабацкий, Трофим Злыгостев? – спросил воевода.
– Тут я, тут, вашество, – вынырнул из толпы голова и почтительно согнулся в поясе.
– Почто ты, Троха, сам-то не сдогадался? Аль считаешь зазорным землю рыть?
Я с подводою тут, Матвей Петрович. Сын – с другой. О протчих не сужу.
– Судил бы! На то и головой кабацким выбран, – проворчал Ремез.
– Головой, а не седалом, – под общий смех заключил Турчин.
И поскакали верхами ребятишки по кабакам, сзывая на сход горожан.
Паром уже трижды сплавал на левый берег, где собрались из юрт татары, из ближних слобод и деревень подоспели русские мужики. Над всеми владычествовал Ремез. Воевода, дюжий и молодой ещё, вместе с Турчиным нагружал грунт в телегу и сам отвозил.
С последним паромом прибыл поп в засаленном татарском малахае, который Антошка Злыгостев, сын головы кабацкого, отдал ему за поповскую скуфью.
– Бачка! Бачка! – смеясь, галдели татары.
– Глянь-ко, Матвей Петрович! – воткнув лопату в землю, расхохотался Турчин. – Пастырь-то как вырядился!
– Чистый басурман! – сердито сплюнул воевода, но, глядя на хохочущих тоболян, и сам рассмеялся.