Сметя комаров с жёсткой литой груди, Володей высунулся в окно, толкнулся лбом о листвянку. Она провела колючей веткой по разгорячённому лбу, опрыскала дождинками. Володей зажмурился, повозил по её иголкам межбровьем, слизнул влагу с губ и с наслаждением вдохнул сладкий аромат ставшего родным дерева. С незапамятных времён тут росло, росло и шептало тайные сказки. Взбирался на него, прятался в ветках, вызывая недовольство птиц, и обнимал светлый ствол, как ребятня обнимает матерей. Однажды просидел на суку с полудня до вечера: внизу, перемахнув через палисад, скалил зубы злой и матёрый волкодав Сердюковых. Володей побаивался его, двор ихний обходил стороной, слыша гневное поскуливание пса, посаженного на цепь. С цепи его не спускали: может порвать. А тут сорвался, что ли? Ну да, вот пропущенный между передними лапами обрывок цепи. О-от зверь! Однако надо было слезать: отец со скотом наказал управиться и время катилось к ужину. В стае орала непоеная корова, но внизу, облизываясь, поуркивал пёс, то кружил, то вставал на задние лапы и скрёб ствол. Чуть слышно погремливала цепь, летело корьё, есть хотелось. Да и скот блажил...
Отец придёт, выговаривать станет. Ворчлив сделался под старость. Бить, конечно, не бьёт, рука тяжела, но крылья широкого носа сердито дрогнут, сойдутся волосяной вожжой брови. «Лень-то, – скажет – раньше тебя родилась!» – и пойдёт управляться сам. Со стыда сгоришь.
Волкодав не уходит, скоблит когтями листвянку, повизгивает.
«Пшёл, пшёл, чёрт проклятый!» – заорал Володей. Оглянулся: нет ли кого из взрослых, выругался и потянулся за веткой. Щас в морду тебе – подавишься, побей тебя гром!
Потянулся, сломил и вместе с веткой обрушился вниз, угодив волкодаву на спину. Тот заполошно взлаял, выбрался из-под него и без оглядки кинулся к своему дому, слегка подволакивая задние лапы.
«Хребет, поди, совредил, – отряхивая веткой колени, сочувствовал псу Володей. – И чо к нам припёрся?»
Колени саднило. Задрав штанину, увидел кровь. Плюнул на ладонь, смыл и побежал управляться.
Волкодав сам с тех пор стал бояться его. Увидит – хвост подожмёт и бросается прочь.
Отец посмеивался:
– Ишь какой ты страшный! Псы и те, как очумелые, от тебя кидаются.
«Листвянка, листвянушка! Расскажи мне про мамку! – Володей размяк от детских воспоминаний, и до слёз захотелось, чтоб не колючие ветки, а материнские родные руки погладили его густые кудри. – Нну, рассопливился!» – сердито захлопнув окошко, устыдился не видимой никому слабости, раздавил под соском напившихся крови комаров.
А Стешка как легла с вечера на спину, так и лежала, распялив немыслимые свои гляделки, огромные, кричащие болью. «Пятки ей прижигают, что ли?» – конфузясь, Володей лёг с женой, которой только что исполнилось семнадцать; сознавая силу свою и власть, молчаливо привлёк к себе.
Камень ожил: всплеснулись лебединые руки, не по-женски крепко охватили его крутую шею. На лицо пролились потоком тяжёлые огнисто-жаркие волосы. Воруя дыхание, впились губы в губы. Володей ощутил во рту солоноватый привкус: кровь её, но не шевельнулся, оробел перед натиском неистовой Стешкиной страсти.
Вот так же зимою пришла в избу. Вернулся тогда с охоты. Гонял соболя – провалился в незастывшую промоину, вымок... испростыл. С неделю не мог подняться с постели. Не помогали ни Ефросиньины травы, ни отцовские зелья. Стешка ходила за ним, как за дитём малым, кормила с ложечки, прикладывала к раскалённому лбу влажный рукотёр.
– Ты, дева, за им ровно за суженым своим ходишь, – посмеивался старый Отлас.
Шутка оказалась вещей...
Притомилась тогда Стешка: уж сколько ночей просидела подле нижнего голбца, на котором в беспамятстве метался Володей, изнемогал, припала рядом, заснула. Во сне обнимала его. И он обнимал.
Встала не девкой, тихонько умелась к матери в горенку. Та дала ей по загривку, яростно прошипела: «А ежели затяжелеешь?».
Стешка не думала ни о чём, по земле с тех пор не ходила – летала. И всё ждала какого-то небывалого чуда. Должно же, должно же оно свалиться ей на голову, закружить и вновь свести с Володеем. Есть бог на свете, и есть судьба, в которую Стешка верила.
Судьбой оказался старый Отлас. «Тятенька, тятенька! Век за тебя молиться буду!» – обращаясь к мёртвому, шептала Стешка.
В это утро оба осознали, что они теперь муж жена и что счастье, которого Володей не оценил и не понял, выпадает немногим.