Но дело было даже и не в этом. Чаунская долина с каким-то непостижимым дружелюбием демонстрировала нам щедрость чукотского лета. Поставленная на ночь драная сетка наутро была полна хариусами, кустарник буквально, сотрясался от шнырянья бесчисленного заячьего потомства, стаи линных гусей прятались по берегам тундровых озер, береговой ил хранил отпечатки оленьих копыт и тяжких медвежьих лап, и в завершение всего в тундре среди травы, в небе, в кустарнике круглосуточно перекликалась птичья мелочь. Муромские мужички, словно по непостижимому наитию, мгновенно освоились с тундрой, спецификой нашей работы, и нередко бывало — по вечерам кто-нибудь из них, лежа у костра и поглядывая на дальние увалы, вздыхал на тему «сколько земли пропадает». И слушал в ответ перекличку потревоженных кем-то канадских журавлей.
Но это было не совсем так — не пропадала бесцельно эта земля. Она хранила кучки рогов на могилах оленеводов, выложенные кольцом камни, прижимавшие когда-то, а может совсем недавно, нижние края пастушьих яранг, и рядом почти неизменно была копия той же яранги из маленьких камушков — извечные игры чукотских детей.
К плаванию на Айон мы были готовы только в начале августа. Много времени заняла подготовка аппаратуры и переделка лодки. На всем пространстве берега от устья Чауна мы не могли пополнить запас бензина, и его приходилось брать на прямую и обратную дорогу. Остров Айон на всех своих берегах совершенно безлюден, только в северо-западной части его находился небольшой колхозный поселок. Я решил взять с собой Мишу Арина и Сергея Скворцова — они наиболее подходили для предстоящей работы. Полтора месяца мы должны были находиться только втроем.
Мы отправились в тихий день. Через два часа устье Чауна осталось позади, мутная речная вода сменилась морской прозрачной. С севера губы шли пологие гладкие валы. Наш «Утюг» не был, конечно, приспособлен для морского плавания, и мы решили, максимально используя штилевую погоду, идти без остановок. Мы сделали только короткую задержку в устье реки Лелювеем, чтобы навестить. Васю Тумлука. Тумлук сейчас занимался рыбалкой, избушка его казалась издали красной от развешанных по стенам вялившихся гольцов. Несколько самых больших рыбьих пластин, прозрачных от переполнявшего их жира, он кинул нам в нос лодки, и они лежали там оранжевыми досками.
Ночью мы прошли обрывы мыса Наглёйнын, срезав изгиб берега в устье реки Кремянки, где также находилась охотничья избушка, в это время пустая. Далее берег, по словам Василия Тумлука, был совершенно безлюден, но около мыса Горбатого мы с удивлением заметили на берегу две яранги. Около яранг бегали собаки, значит, это не были оленеводы, хотя они часто выходят летом на морской берег. Скорее всего, это были яранги рыбаков чукчей. Однако мы прошли дальше, стараясь при штиле добраться хотя бы до Малого Чаунского пролива, отделяющего остров Айон от материка.
Чаунскую губу и ее берега впервые описал Никита Шалауров в 1761 году. Здесь он окончил свою первую неудачную попытку пройти от Лены на восток в поисках пролива к Тихому океану. Из-за Чаунской губы он вернулся к устью Колымы, где зазимовал, и на следующий год, пройдя на восток примерно до мыса Биллингса, погиб. Из экспедиции его никто не вернулся. Возвращаясь из Чаунской губы во время первой неудачной попытки, Никита Шалауров провел судно Малым Чаунским проливом. Последнее возможно далеко не всегда из-за крайней мелководности пролива. Были сведения, что при отгонных южных ветрах оленеводы даже проходят на остров Айон с материка пешком. В самом мелководном месте пролива расположен крохотный песчаный островок Мосей с мыском на нем. Напротив островка на берегу Айона находится известное для любителей экзотики место — могила знаменитой в прежние времена шаманки. По легенде, умирая, шаманка завещала ежегодно убивать около ее могилы несколько оленей, а рога класть в кучу — вроде памятника. В противном случае она и после смерти обещала вредить пастухам. Не знаю, насколько верна та легенда, но куча оленьих рогов в том месте достигает поистине фантастических размеров.
Ширина Малого Чаунского пролива около пятнадцати километров. Чтобы пройти на нашем фанерном судне пятнадцать километров открытого моря, надо было крепко надеяться на погоду. Мы решили выждать, «уяснить погоду» чтобы пересечь пролив в предрассветный штилевой час. Берег материка в этом месте был заболочен, изобиловал солеными озерами, и было трудно найти место даже для того, чтобы всухе поставить палатку. С соленых озер шел тяжелый запах сероводорода, заячьего помета. Оглушительный крик громогласных мартынов висел в воздухе. До самого горизонта шла плоская, какая-то разжиженная глинистая равнина. Столь унылое место я встретил лишь три года спустя в губе Нольде. Мы не успели поставить палатку, как начал задувать и через несколько часов прочно установился северо-западный ветер, который дул ровно пять дней. Унылое настроение усугублялось тем, что пресная вода нашлась в двух километрах от лагеря. Во всех остальных озерцах вода была тухло-соленой.