Еще прошлой осенью на селе была создана организация Отечественного фронта, но после арестов и обысков она совсем заглохла. Манол оживил ее, связал с околийским руководством Отечественного фронта и пополнил новыми членами.
Об этой сельской организации Отечественного фронта он сообщил отцу. Старик, считавший, что аресты на селе произведены по злобе местных фашистов и злой воле полиции, и страдавший, что никто не подготавливает свержение этих фашистских разбойников, удивился и обрадовался. Он только досадовал, что стар и слаб, так что не может записаться и помогать. Но Манол его успокоил. Сказал, что все могут быть полезными. И старики тоже. Они-то — иной раз даже больше, чем молодые и сильные. Дело случая.
— Эх, молодые — молоды, сынок, — вздохнул дед Фома. — А нас, стариков, пора на свалку…
— Людей на свалку нельзя выбрасывать, папаша, — возразил серьезно Манол. — На свалку надо только фашистов, и мы их скоро туда выкинем.
Еще кое о чем поговорить с сыном хотелось деду Фоме, но опять никак это у него не выходило. Однажды вечером Манол рано вернулся домой и сел у очага, где жена готовила ему ужин. И старик опять повел речь хитро, издалека.
— В корчме Мисиря толкуют, что ежели падет Германия, так греки, турки и сербы разорвут нас на части, — сказал он.
— Кто это говорит? — резко спросил Манол, повернувшись к нему.
Старик понял, что начал удачно.
— Ну, они… ты знаешь их, — уклончиво ответил он, потому что, в сущности, не греки, турки и сербы его в данный момент интересовали. — А другие говорят, что, пока у нас есть Георгий Димитров, нам некого бояться. Он нам поможет.
Манол улыбнулся.
— Говорят, большой человек — Георгий Димитров, а?
И старик разинул рот.
— Очень большой.
— А какая у него должность?
Манол опять улыбнулся.
— Он — вождь нашей партии. И его уважает весь мир.
— Значит, правда, — сказал старик. — Коли понадобится, Георгий Димитров нам поможет.
— Поможет, конечно, — подтвердил Манол, и старик ожил. — Но нужно, чтоб и мы ему помогли.
— Давай поможем, сынок, но как?
Старику было невдомек, как это простые люди, вроде него, могут помочь Георгию Димитрову.
— Тем, что будем бороться против фашизма, отец, — объяснил Манол, и это показалось старику ясно и просто.
«Ну да, тем, что будем бороться против фашизма», — повторил он про себя. И ему стало обидно, что он сам не догадался о такой ясной и простой вещи.
— Если мы будем крепко бороться против фашизма, как сам Георгий Димитров борется и нас учит бороться, под конец он сможет сказать там, где нужно: «Видите, каков болгарский народ! Он заслуживает, чтоб ему помогли зажить свободно!»
— Правильно говоришь, сынок, — с умилением промолвил старик. — Он там встречается с большими людьми, нельзя нам его срамить…
Дед Фома радовался на сына. Вот наставил на путь, — теперь и ему, старику, все ясно. И дед Фома стал ждать, когда ему тоже дадут какое-нибудь поручение и он тоже сможет помочь в борьбе.
Но однажды на рассвете полиция снова окружила дом Качковых и опять перевернула там все вверх дном. Целых два часа продолжался обыск. В конце концов полиция забрала Манола и увела его в город. Представив себе, сколько ночей Манол не ночевал дома, со сколькими людьми встречался, пользуясь темнотой, старик почувствовал, что у него в горле пересохло. «Плохо дело! — сказал он себе. — Как бы на этот раз беды не вышло!» И впервые острая боль зловещих предчувствий глубоко вонзилась в его сердце.
Потом дед Фома узнал, что сына долго били в полиции, долго мучали. Но он был тверд. У него отняли здоровье, но он выдержал, ни в чем не признался. И на этот раз его не судили, а опять послали в концентрационный лагерь. «Ну теперь, — подумал старик, — когда придет свобода для нас, тогда и для него!»