Манолица внимательно наблюдала за свекром, который с некоторых пор как будто перестал интересоваться происходящим и спокойно наблюдал ход тревожных событий. Почему он не ходит в корчму Мисиря за новостями? Конечно, радио врет, но оно не сможет скрыть побед Советского Союза. А Манолица знала, что только после прихода советских войск ей можно будет вздохнуть спокойно. И она стала спрашивать свекра, не пойти ли ему побродить, порассеяться.
В воскресенье перед успением Манолица сунула в руку старику серебряную двадцатилевку, исчезнувшую в его морщинистой ладони.
— Пойди выпей водочки, — промолвила она без затей и показала глазами в сторону корчмы.
Она знала, что, бывая там, он всякий раз приносит новости.
В то утро в корчме Мисиря находилось всего человек десять, так как весь народ был в виноградниках и садах, да и сбор кукурузы на носу.
Радио сообщило о перевороте в Румынии. Образовано новое румынское правительство, перешедшее на сторону Советского Союза и объявившее войну Германии. В Бухаресте идут бои между немецкими и румынскими частями. Германские самолеты бомбят румынскую столицу.
Когда передача о положении в Румынии окончилась, присутствующие переглянулись.
— Выходит, постучали и к нам в ворота, — заметил один, многозначительно подмигивая.
Килев, сидевший за столиком возле стойки, поднялся, с ожесточением смял недокуренную сигарету, плюнул и замахал руками.
— Это подлость! — воскликнул он. — Подлость! Пакость! Они увидят! Увидят!.. Союзники! — прошипел он презрительно и угрожающе. — Кукурузники! Они заплатят за эту измену! Дорого заплатят! Им еще отольется! Увидят, где раки зимуют!
— Итальянцы умыли руки, а теперь и румыны туда же… Посмотрим, кому придется платить за разбитые горшки! — медленно, язвительно, с явным намеком промолвил Паска Генов.
Мисирь, прячась за полками и бутылками стойки, потирал руки.
— Хорошо, что мы держим нейтралитет! — произнес он протяжно и угодливо.
— Э, какой там нейтралитет! — засмеялся простодушно Игнат Лозев. — Мы — союзники Германии.
— Но у нас с Советским Союзом нормальные дипломатические отношения, — хитро заметил корчмарь. — С этой стороны мы можем быть спокойны.
— Ну да, спокойны! — возразил лукаво и насмешливо Игнат. — Как у них аукнется, так у нас откликнется.
Мисирь побледнел и взглянул на него подозрительно, словно хотел сказать: «Подлец! Ты еще вчера хвалил немцев!»
Присутствующие поглядывали на Килева — что скажет он. Но после своей внезапной вспышки Килев только пересаживался с одного стула на другой, словно не находя себе места, да курил сигарету за сигаретой. Вдруг он заметил деда Фому, вперился в него взглядом, словно первый раз видя, и захотел ему что-то сказать, но нервно пошевелил пальцами, заплатил за кофе и вышел.
— Вот ведь как дела оборачиваются! — промолвил, словно обращаясь к самому себе, один из посетителей, и все посмотрели на него, так как думали то же самое.
Через несколько дней Манолица сообщила деду Фоме, что к власти пришло новое правительство. Оно предложило партизанам спуститься с гор, обещая, что никто ничего плохого им не сделает. Но офицеры, жандармы и полицейские рыскали повсюду и убивали не только партизан, но и всех заподозренных в связях с партизанами. Манолица не знала, где Томю и что с ним, но надеялась, что, может быть, придет Анго. Дед Фома не верил никаким новым правительствам, опирающимся на старую полицию и старую армию.
— Псы они, псы, невестка! — грозил он пальцем. — А псам разве можно верить? Да еще — бешеным!
Ссыльные вернулись. Правительство объявило строгий нейтралитет, но через Болгарию по-прежнему проходили немецкие воинские части, вырвавшиеся из советских клещей в Румынии. Целые танковые и артиллерийские колонны тянулись по дорогам к югославской границе.
В один прекрасный день по селу распространился слух, что Советский Союз объявил войну Болгарии. Люди перепрыгивали через ограды и плетни, чтобы сообщить друг другу радостную весть. Молодые парни кидали шапки в воздух. Это была единственная война в истории Болгарии, которую весь трудовой народ встретил с радостью и в которой не было сделано ни одного выстрела. Во всех городах и селах началась лихорадочная подготовка к торжественной встрече советских бойцов.
Однажды, поздно ночью, из концлагеря вернулся Манол. Небритый, пыльный, усталый, голодный, с глазами, красными от долгой бессонницы. Дома пробил всего один час, только чтоб поесть. И ушел. Дед Фома не знал, куда идет сын, и не посмел спросить, но это внезапное появление и исчезновение его встревожило. В чем дело? То ли конец неразберихи настал, то ли она только начинается? Когда Манолица выразила удивление, что он уходит так скоро и в такое неподходящее время, да еще после освобождения из концлагеря, Манол с улыбкой покачал головой.