— Ешь, папаша, ешь, — заботливо уговаривала сноха.
— Ем, ем, милая, — отвечал свекор. — Но и ты тоже бери. А то ничего не берешь.
— Да беру я, беру, — таила свою глубокую, тяжкую тревогу Манолица, время от времени кладя себе в рот какой-нибудь кусочек и медленно жуя. — За детьми слежу, чтоб не остались голодными.
Наконец под вечер, по дороге в верхние села, на десять минут заглянул домой Манол. Едва завидев его, Манолица пронизала его острым, тревожным взглядом — этот взгляд ощупывал все изменения его лица и стремился проникнуть в самую мысль. Коли есть что страшное, Манол, конечно, знает. Что-то скажет он сейчас?.. Но в выражении мужнина лица Манолица не могла ничего уловить. Он говорил о своей работе и был до того этим поглощен, что она в конце концов немного успокоилась.
Она не знала, как начать, но старик опередил ее.
— А о ребятах слышал? — с нетерпением спросил он.
— Ха! — спохватился Манол. — Нынче звонил я по телефону в областной комитет партии. И кто бы, вы думали, снял трубку? Томю…
Манолица вздохнула с облегчением, словно целая гора свалилась с ее сухой крепкой спины.
— А Костадинчо? — вперила она свой взгляд в Манола, стараясь не упустить хотя бы маленькой тени в его лице и глазах.
— Он в Софии, — совершенно спокойно, даже небрежно, ответил Манол. — На работе…
И уже пошел.
— Вечером-то придешь? — выбежав за ним, крикнула Манолица ему вслед.
Он, полуобернувшись, отрицательно покачал головой.
Свекор со снохой остались опять одни. Они теперь успокоились, но оба были недовольны. Как они представляли себе освобождение? Они думали, что в первый же день придет Манол. За ним Томю, а там и Костадинчо. И впервые за столько лет, впервые после стольких тревог, обысков, арестов, тюрем, запугивания вся семья соберется, целая и невредимая, свободная и радостная, без опасений, что в дом нахлынет полиция… А что получилось? Манолу не сидится ни дома, ни на селе. Томю отозвался неизвестно откуда. А от Костадинчо и вовсе нет никаких известий… И вот дед Фома с Манолицей опять одни. Манолица была благодарна судьбе хоть за то, что все живы и здоровы.
Первая ее тревога после Девятого сентября была вызвана первым письмом от Косты. Он писал не из Софии, а из Радомира. Сообщал, что едет на фронт. И это письмо его было полно шуток. Но на этот раз мать ни разу не улыбнулась. Она глубоко вздохнула, опустила руки, побледнев и задумавшись, и не проронила ни слова. Тут только вспомнила она слова Манола, что борьба еще не кончена.
Дед Фома, привыкший улавливать и понимать все тревоги снохи по выражению ее лица, вопросительно заглянул в письмо.
— Это от Косты? — спросил он.
— От него, — глухо ответила она.
— Что он пишет?
— Едет на фронт.
Но это сообщение не произвело как будто никакого впечатления на свекра.
— И Анго едет добровольцем, — сказал он только.
Манол приехал на два дня по партийным делам и сообщил, что скоро придут советские войска. Весть эта вихрем пронеслась над селом, подхватила жителей и понесла их волной на шоссе, ведущее в город. На шоссе, на краю площади возвели арку. В середине ее большими красными буквами было написано: «Добро пожаловать, дорогие гости!» Над аркой прибили большую доску с надписью: «Слава нашим освободителям!» Арка вся была украшена зеленью и флагами. Народ начал поспешно выстраиваться по обе стороны шоссе. Гостей должен был приветствовать Запрян, выбранный председателем сельского комитета Отечественного фронта. Высокий и потемневший в скитаниях по чужим местам, по вокзалам и этапным комендантствам, а также в заботах и тревогах о своем многочисленном семействе, он теперь выглядел стройней, моложе и внушительней. Шагая взад и вперед возле арки, он отдавал распоряжения. Время от времени подходил к Манолу и, наклонившись, шептал ему что-то на ухо. Тот отвечал только легким кивком. Школьники, облазившие и общипавшие все сады, выстроились впереди всех с большими букетами в руках. Некоторые бегали даже на болота — нарвать поздних полевых цветов. Две молодки, жены партизан, принаряженные, расфранченные, беспокойно топтались на месте, так как на них была возложена первая и самая важная обязанность: поднести дорогим гостям хлеб-соль.
Все взгляды были устремлены на шоссе, по направлению к городу. Вон там, на повороте, из-за садов покажутся первые красноармейцы.