Братья постояли еще немного в молчаливом раздумье и, будто подчиняясь невидимому знаку, направились к селу. Но они не вошли в село с востока, а пересекли дорогу на Хаджиелес, свернули к вековым дубам, разбросанным по сельскому выгону и пошли по узкой, поросшей травой улочке мимо плетней и оград из необожженного кирпича. Они не шли, а крались. Село словно вымерло. Нигде ни звука, ни проблеска света, даже собаки будто провалились сквозь землю. Вдруг Димитр шикнул и придержал брата рукой. Путники замерли на месте и прислушались. По шоссе над селом громыхали повозки. Димитр немного подумал и пошел дальше, бесшумно и настороженно, как кошка. Не так давно один их односельчанин, пробравшийся в Чирпан, рассказывал, что в селе хозяйничают солдаты и башибузуки, а на постоялом дворе у Ставраки засел какой-то турецкий мюлязим[2] с десятком солдат, который запретил входить и выходить из села ночью. Дядя Гого, болгарский староста, ходил по домам и втолковывал крестьянам, что сейчас не время раздражать турок и что из-за непокорства одного могут пострадать все…
Немного погодя братья остановились перед воротами родного дома. Гочо сбросил с потной спины тяжелую котомку, одним прыжком перемахнул во двор, открыл запертые на засов ворота и, пропустив брата, осторожно задвинул засов. Из-за средней балки навеса показалась старушка в черной косынке, а из боковой двери выглянул невысокий, сухощавый старик в серых шароварах, в расстегнутой рубахе, без пояса и босой.
То были родители братьев-сапожников. У отца были впалые темные щеки, лоб из-за лысины казался очень высоким, редкие с серебристой сединой волосы в беспорядке спадали на большие, тонкие уши. Мать, худая и костистая женщина, смотрела умными, проницательными глазами. С тех пор как началась война, тревога за двух сыновей совсем иссушила ее. Братья знали об этом и очень ее жалели. Она тревожилась не только потому, что наступили смутные времена, но и оттого, что, судя по слухам, сыновья были замешаны в комитетских делах. Она не знала, что это за комитеты, но знала, что за такие дела турки вешают или отправляют в ссылку. Давно она ждала сыновей домой, дни напролет только об этом и думала, а по ночам лишь забывалась в полусне и, вздрагивая от малейшего шума, бросалась к маленькому окошку.
Путники сбросили свои котомки под навесом и поздоровались с родителями.
— Добрый вечер, отец. Добрый вечер, матушка.
Они молча поцеловали сморщенные старческие руки и остановились в нерешительности под низкой крышей навеса. Ночь была теплая, они разгорячились и вспотели от долгой дороги, и их не тянуло в душную комнату.
— Ну и натерпелись же мы с отцом! — радостно вздохнула мать. — Только и думали — что там с нашими ребятками!
— А что может с нами статься? — пожал крепкими плечами Димитр. — Ничего.
— Времена-то какие, сынок! — Старушка с укоризной покачала головой. — Человеческая жизнь гроша ломаного не стоит.
— Как тут? — повернулся к ней Димитр. — Озверели басурманы?
— Да убей их господь! — с чувством воскликнула мать. — Откуда набралось столько погани!.. Расползлись по полям… как саранча…
— Что же они делают? — поинтересовался Димитр.
— Грабят! — глухо, но резко ответил отец.
— Обмолотили нашу рожь, пшеницу молотят, мелют и жрут, чтоб их черви сожрали! — добавила мать.
— Сколько скотины извели! — откликнулся эхом отец. — И слова им не скажи!.. И раньше зубатились, а теперь всех загрызть готовы.
— Людей обижают? — спросил Гочо.
— Пока гонят на извоз с нашими подводами и волами… — Отец показал рукой на северо-запад. — Припасы возят. Своих-то турок из Дерекёя, Муранли или из Чилингирмахле и Кушии не трогают, пусть, дескать, занимаются своим делом, а наши гробят скотину и запускают хозяйство…
— Много наших погнали? — нахмурился Димитр.
— Пар сто, наверное… Некоторых забрали два месяца назад, и до сих пор еще не вернулись… Три дня как Гатю поехал.
Димитр знал, что наравне со всеми могут забрать и его старшего брата Гатю, однако новость болезненно задела его. Почему Гатю согласился, ему не пришло в голову спрашивать — ведь за малейшую строптивость турки разоряли и истребляли целые семьи.
— И он? — Димитр подскочил как ужаленный. — Ты знаешь, зачем их забирают? — Отец лишь пожал плечами и молча облизал сухие, иссиня-бледные губы. — Перевозить боевые припасы! И против кого? — Димитра трясло от возмущения. — Ты знаешь — против кого?
— Знаю, — ответил с нескрываемой горечью отец. Он повел плечами и встряхнулся, словно по телу пробегала ледяная дрожь. — Если б он не пошел, его бы повесили. — Он покачал поседевшей головой, и сыновья заметили в предрассветном сумраке, как тяжело отцу. — Окружили нас как шакалье, — продолжал он. — Давно бы нас вырезали и сожгли, кабы нужды в нас не было…