Но Димитр не спешил с женитьбой по многим причинам. Вначале он так увлекся комитетскими делами, что каждую весну ожидал восстания, которое покончит с турецкой тиранией. Но все шло не так, как хотелось. Вместо восстания пришла весть о провале Левского. Долгое время все члены комитета опасались арестов. Затем наступил разгром Старозагорского восстания. Несколько человек оказались на виселицах, след других затерялся в тюрьмах и далеких пустынях Турции. Вот и теперь война за освобождение затягивалась, хотя борьбу за свободу вели теперь не какие-то комитеты, у которых не было даже ломаного пистолета, а Россия, самая большая страна в мире, держава, перед которой все трепетали и преклонялись. Когда в Чирпан хлынули турецкие войска, Димитр обомлел — батальон за батальоном шли турки, зейбеки, арабы… Димитр смотрел на колышущееся море фесок и хватался за голову. «А мы-то думали выходить один на один против такой силы!» — удрученно думал он.
И сейчас в овине, заложив руки за голову, Димитр с волнением думал все о том же. Он мысленно переносился к высокому мосту над глубоким оврагом, представлял себе, как из-за будки выходит на поворот поезд и с большой скоростью устремляется вниз. Паровоз налетает на пустое место, спотыкается, как человек, которому вдруг перебили правую ногу, опрокидывается и катится с насыпи. А за ним и вагоны с солдатами и боеприпасами повалятся, как огромные ящики. И вся эта сила, посланная против освободителей, летит ко всем чертям.
Несмотря на страшную усталость, он не мог заснуть, поглощенный мыслями и догадками, довольный, что их вылазка окончилась благополучно. Он смотрел, как в просветах между черепицами, положенными на пыльные, затянутые паутиной жерди, занимается заря и наступает утро тревожного, полного неизвестности дня. Немного погодя он возьмет охапку кукурузной соломы и войдет в дом, будто занимался в овине делом. И надо будет сказать отцу и матери, чтобы держали язык за зубами и никому не говорили, что сыновья не ночевали дома. Он и до этого уже предупреждал родителей. В таких случаях мать понимающе кивала головой, а отец недовольно хмыкал, но не решался высказать свою тревогу. Он догадывался, что сыновья затеяли что-то опасное и намекал им, чтоб они остерегались, ибо у турок расправа коротка. Но братья и без того знали, что турки, особенно теперь, не шутят — вешают без суда и следствия при малейшем подозрении.
Димитр не стал будить брата и вышел во двор с охапкой гнилой прошлогодней кукурузной соломы. Увидев его, мать остановилась посреди двора.
— Зачем это тебе? — строго спросила она.
— Сейчас скажу, — спокойно ответил он, вошел в хлев, бросил охапку и вернулся. — Где отец? — спросил он, склонившись к матери.
— Лежит. Что-то животом мается.
— Пойдем к нему! — решительно сказал Димитр и вошел в комнатку, где было душно и жарко, несмотря на настежь открытое окошко.
Отец сидел на трехногой табуретке и курил. Засунув руку за пояс, он держался за живот. На приветствие сына он ответил сухо, даже хмуро, но Димитр не понял, отчего у отца кислый вид — то ли от боли, то ли сердится на него за отлучки из дома.
— Где Гочо? — с тревогой глядя на сына, спросила мать.
— В овине. Спит.
Отец повернулся к нему, и Димитр увидел, как тот осунулся и побледнел.
— Почему в овине? — резко спросил он.
— Не хотели вас будить.
— Будто мы так уж разоспались! — с горьким упреком сказала мать. — В такие времена, когда вас ночами нет дома, нам не до сна.
— Мы вам сказали, чтоб вы не беспокоились, — виновато пробормотал Димитр. — Только не говорите, что мы иногда… опаздываем, — многозначительно добавил он.
— Не дурите! — строго заметил отец. — Срамота: я, темный человек, должен учить уму-разуму вас, образованных людей, мастеров.