Теперь, поздней осенью, лес уже никому не верит, никому не друг. Он верил людям, когда наступала весна, он любил нас, когда мы ходили за грибами и земляникой, он нашептывал нам целыми ночами в пору сенокоса. Теперь пора великой лесной красоты миновала, лес стоит оголенный, сиротливый, и, если приблудится кто, лес встречает его хмуро и недоверчиво, давит немыслимой для живого существа тишиной.
Отцу никогда не нравилось бродить по лесу поздней осенью да еще в одиночку. Теперь, измотанный, он останавливается после каждых четырех шагов, чтобы решить: идти ли дальше, тут ли подождать сына или, может, вернуться обратно? Изредка он что есть мочи кричит:
"О-го-го-го-о-о..."
Тихо.
Потом в этой давящей со всех сторон тишине появляется просвет. Где-то совсем близко треснул сучок. Рядом с отцом на шуршащей листве выросла высокая тень самого послушного, самого чудаковатого среди нас.
- Ну, с добрым днем тебя, сынок!
Антон, богатырского сложения лесник с перекинутым через плечо ружьем, смотрит на отца по-детски большими, по-детски густо-синими глазами. Хочет что-то сказать, а с чего начать, не знает, и он очень красив, когда, растерявшись, ищет нужное ему слово.
- Я, знаете ли... Очень хорошо, как же...
Встречать гостей Антон никогда не умел. Левой рукой жмет правую руку отца, потом правой левую, пока не теряется совершенно. Видя такое дело, отец начинает встречу сначала:
- Ну, здравствуй, Антон!
Вдруг приученный к лесной тишине слух Антона схватывает доносящиеся откуда-то издали удары топора. Его большие детские глаза начинают тускнеть, и весь он как-то сразу сникает, словно эта сталь с каждым ударом рубит его самого.
- Вот ведь народ, повалят весь лес! Вы устали с дороги?
- Что ты! Я автобусом ехал.
- Ну тогда пошли, пока след свежий...
Хоть он с виду крепок, духом он по-бабьему жалостлив, этот наш Антон. Послушать его, так завтра единой зеленой веточки не останется во всей Молдавии. Лес, однако, он любит, знает о нем великое множество интереснейших вещей, и если кто из наших заглянет к нему в гости, он затаскает по лесу до изнеможения.
Чтобы доставить ему удовольствие, отец любуется то одним дубом, то другим, расспрашивает о тонкостях, которые могут знать одни лесники. Антон очень доволен, они то идут, то стоят, говорят, то затеряются в густой чаще, а то, глядишь, снова вынырнут. Они, видать, долго скучали друг по другу, они довольны, им очень хорошо вместе, но не дает покоя тот злополучный топор. Как только донесутся редкие звучные удары, Антон втягивает голову в плечи и жмурится, как от зубной боли.
Он был у нас самым послушным. В раннем детстве пас скотину в лесу, когда это было ему положено, так сказать, по возрасту. Потом подростком ходил пасти ее вместо нас, и еще всякий раз, когда некого было посылать, отец посылал его. И лес отомстил, забрав у нас Антона.
Видя, как его преследует этот злодейский топор, отец, сжалившись над ним, предлагает:
- А давай пугнем их ружьем?!
Только и нужно было деликатному Антону, чтобы сам отец предложил, теперь старик еле поспевал за ним. Перебравшись через темный сырой овраг, они забирают куда-то влево, потом в густой чаще Антон останавливается. Говорит отцу:
- Вот тут... Еще сегодня утром тут был дуб.
- Куда же он мог деваться?
Разгребая листья, Антон высвобождает свежий, слезящийся пень, несколько ниже, в ложбине, закопаны срубленные топором ветки. Вернувшись к пню и присев на корточки, Антон принимается считать круги на нем. Говорит отцу тихо и печально:
- Мой ровесник. Тридцать восемь кругов.
Старику просто непостижимо:
- Не может того быть!!
Но их в самом деле тридцать восемь, кругов. Правда и то, что Антону тридцать восемь лет. Выяснив меж собой все это, они садятся рядом, грустные и одинокие. Чтобы успокоить, обласкать Антона, отец начинает копаться в кошелке, выбирая для него самые вкусные, самые красивые гостинцы. Кладет их на пень, как бы засыпая ими тридцать восемь кругов. Здесь, в лесу, испеченные мамой пряники - чудо из чудес. Антон бесконечно счастлив, что у него сегодня гости и что ему принесли из родного дома гостинцы.
- Мама пекла?
- Мама, кто же еще. Ты-то помнишь ее?
- Если приснится, с полгода после этого вижу ее прямо перед собой. Потом снова начинаю забывать, пока опять не приснится.
- Что же ты не приедешь погостить? Она, поди, ослепнет скоро, все высматривая вас.
Антон беспомощно оглядывается:
- На кого брошу лес?
Ест он с удивительным, встречающимся только среди лесников аппетитом, и, глядя на него, отец вспоминает, что в этот день маковой росинки во рту у него не было. А есть хочется - сил никаких! Вытащив из кошелки оставшийся кусок черного, казенной выпечки хлеба, он начинает его ощипывать, всячески скрывая голод.
- Пожую с тобой за компанию. Есть неохота - недавно обедал.
Антон, подозрительно последив за ним, спрашивает:
- Были у меня в лесничестве?
- Был. Как же!
- Хорошо теща приняла вас?
- Ничего. Как полагается.
- Чем угостила? Небось яичницей?
- Кажется, яички были на столе...
Призадумавшись, горько вздохнув, Антон говорит:
- Я вот не могу к ним притронуться. Воротит от одного запаха.
Уже само это воспоминание перебивает ему весь аппетит. Поднявшись с земли, Антон любовно рассовывает оставшиеся гостинцы по карманам, отец берет кошелку, и они уходят дальше. Идут долго, все углубляясь в лес. Разморенный сказочной тишиной и спокойствием, отец сонно плетется за Антоном, потом замечает в каком-то дальнем просвете среди дубов окраину какого-то поселения.
- Антон, как же ее зовут, эту малютку?
- Нэсэдены.
- Красивое имя! Сходим давай. Может, и стопочку там раздобудем!
Антон чем-то смущен.
- У нас, отец, еще получки не было...
- Что за беда! Я угощаю!
Антону совсем не хочется идти в Нэсэдены, но отцу осточертел этот лес, и прогулка в деревню не дает ему покоя.
На их счастье, день воскресный, праздничный, и нэсэденцы, собравшись небольшими кучками, стоят у перекрестков, у калиток, мирно беседуя о том о сем. Появление лесника с родным отцом вызывает несказанное оживление. Каждый старается затащить их к себе в гости. Один ведет в свой дом, остальные идут гурьбой, всячески отговаривая, заманивая их к себе. В одном доме они пьют свежее вино и закусывают орехами, в другом тоже пьют вино, но закусывают уже куриным студнем. Потом они попадают куда-то на крестины. Отец, повеселев после первого стаканчика, смотрит на всех добрыми, влюбленными глазами, все ему мило и любо в этой деревне. Единственное, что несколько омрачает его радость, - это какой-то глупый обряд провожания гостей в Нэсэденах. У калитки, прощаясь с ними, хозяева отводят Антона на пару слов, что-то шепчут ему, на что бедный Антон молча втягивает голову в плечи. Глядя на все это, отец возмущается: что за привычка расстраивать гостей на прощанье?
А в общем они чудно погуляли в Нэсэденах и под вечер, сытые, порозовевшие от выпитого вина, возвращаются лесом. Идут молча, стараясь не спугнуть покой поздней осени, и теперь даже отцу начинает нравиться лес в эту пору. И вдруг точно гром среди ясного неба - где-то совсем рядом раздается удар топора, и молчаливым шелестом высохшей листвы отдается эта боль по всему лесу. На этот раз подвыпивший отец лично решается стать на защиту зеленого друга. Сняв у Антона ружье с плеча, приняв стойку "к бою", как это делали солдаты в первой мировой войне, он бежит на стук топоров, на ходу ощупывая ружье и соображая, как из него стреляют. Несколько озадаченный и смущенный его решительностью, Антон плетется за ним.
Выстрел. Отец останавливается, поджидая Антона, чтобы спросить, отчего ружье само по себе выстрелило. А тем временем в ста шагах от него, вздохнув в последний раз листвой, падает молодой дубок. Несколько колхозников, вспотевших от быстрой рубки, снимают шляпы и приветливо улыбаются отцу, как бы намекая на знакомство с ним.