Матильда была в стареньком, неброском черном платьице; ей хотелось, чтобы из всего ее наряда бросался в глаза только крупный бриллиант. Немного меланхолично она опустила бледное лицо на руку с бриллиантом; тонкое запястье было плотно обтянуто рукавом. Потом молодая женщина заговорила с притворным пренебрежением, никак не вязавшимся с ее сияющими от счастья глазами:
— Терпеть не могу увешивать себя драгоценностями, но это кольцо мне нравится. Я ношу его уже целую вечность.
— Оно и видно, — сказал Уэстон. — Я не представляю себе твою руку без кольца.
— Правда? Вот что значит привычка!
В погребок явился новый посетитель; он выбрал столик с таким расчетом, чтобы не видеть ничего, кроме ниши у окна. Но посетитель был так поглощен своими мыслями, что, видимо, не замечал Уэстона и Матильду, хотя мельком взглянул на них.
Хозяин сразу же принес ему вина, даже не спросив, что угодно новому гостю. С весны 1933 года этот гость ежевечерне являлся сюда и в полном одиночестве выпивал графин «доль».
Волосы немецкого эмигранта были того же серого цвета, что и его фланелевый костюм. Его светлые голубые глаза, как и глаза Уэстона, выделялись на темном загорелом лице с резкими чертами. Но больше всего поразил Матильду умный взгляд этого человека и выражение его плотно сжатого волевого рта.
— Посмотри, — прошептала она, — за тем столом сидишь ты, только на десять лет старше.
Уэстон бросил взгляд на нового посетителя и сказал с улыбкой:
— Это просто наваждение. Теперь ты должна решить, кого ты любишь — его или меня.
— Знаешь, что поражает в этом человеке? — спросила Матильда. — У него такой вид, словно он встретил на своем пути большое настоящее счастье, а потом потерял его, осиротев навеки. Такое у него лицо.
Хозяин принес им еще графин вина и еду, которую он только что приготовил в своей крошечной кухоньке. Уэстон смотрел на Матильду и ухаживал за ней так, как смотрит и ухаживает человек, еще не получивший никаких прав на женщину. А Матильда, в свою очередь, принимала его ухаживания хоть и благосклонно, но сдержанно. Завсегдатаи погребка могли подумать, что парочка в нише у окна познакомилась совсем недавно и только-только вступила на тернистый путь любовной игры.
Мастеровые были люди деликатные. Обменявшись одобрительными взглядами, они больше не смотрели в сторону Уэстона и Матильды. Вскоре они собрались уходить. Наконец даже мясник, поставлявший хозяину мясо, сделал последний глоток и отправился восвояси.
Двойник Уэстона тоже исчез. Сама того не замечая, Матильда провела рукой по лбу и глазам: «Если бы на его столике не стоял пустой графин из-под вина, я могла бы подумать, что этот человек мне просто привиделся».
Они спустились по кривой улочке к реке. А потом остановились на мосту, залюбовавшись своеобразной картиной, которая предстала перед ними, — казалось, уютные и в то же время массивные домишки у реки явились в этот безмятежный тихий вечер прямо из средневековья, и свет, лившийся из их крохотных окошек, вот уже сотни лет отражается в воде, кое-где подернутой легкой рябью.
На обратном пути Матильда молча сидела в углу машины, на ее лице была написана спокойная решимость, как у женщины, которая позволила любимому отвезти себя домой.
В детской у кроватки спящей Барбары сидела Мария и читала «Голодного пастора» Вильгельма Раабе. Поцеловав служанку в щеку, Матильда отправила ее спать. Несколько секунд она стояла неподвижно, словно раздумывая, как ей поступить, а потом вернулась в гостиную.
Уэстон прислонился к подоконнику, как и в их первый вечер в охотничьей сторожке, Матильда села в кресло и задумчиво поправила в вазе букет. «Сегодня ровно год, как мы вместе. В соседней комнате спит мой ребенок, и мне предстоит долгая жизнь с человеком, которого я люблю. Не слишком ли много счастья! Даже страшно становится». Она подняла голову, посмотрела на Уэстона и улыбнулась, чтобы скрыть свое смущение. Оба они ощущали ту неловкость, какую ощущают влюбленные, впервые оставшись наедине.
Когда Уэстон подошел к ней, колени молодой женщины задрожали. Опершись на его руку, она поднялась с кресла и упала к нему на грудь.
Каждый день их совместной жизни был огромным событием и для Матильды и для Уэстона. Матильда открывала все новые и новые чудеса в своей дочке, которая, казалось, познавала мир даже во сне. Уэстон нередко работал по пятнадцати часов в сутки, чтобы закончить в этом году первый том своей «Истории Англии». Так промелькнуло лето.