— Играть будет не приемник, а куст, — сказала Барбара, хитро подмигивая матери.
Матильда раскрыла красную книгу сказок и сделала вид, будто читает:
— Жила-была на свете девочка, такая же девочка, как ты, Барбара, точно такая же. В незапамятные дни она сидела здесь на опушке леса и думала о том, что с ней станет. Девочке грозила беда, потому что у нее не было рук и она не могла защищаться.
— Почему у нее не было рук?.
— То была тайна. И эту тайну мог разгадать один-единственный человек на всем белом свете. Только он мог спасти девочку. Своего избавителя девочка ждала долгие-долгие годы.
— И он пришел, мама?
— Т-сс, не перебивай. За эти долгие годы девочке-безручке пришлось пережить много тяжелого. Потому что люди говорили: «Раз у нее нет рук, пусть бегает босиком по острым камням». Шесть лет девочка ходила по острым камням. Подошвы ее ног всегда кровоточили. И вот однажды, в один чудесный летний вечер, она стояла на проселочной дороге, поджидая человека, который должен был приехать к ней из далекой-далекой страны. Она страстно ждала его, потому что он один на всем свете мог принести ей счастье.
Музыка, приглушенная листвой, вдруг смолкла, и голос диктора произнес:
«Мы прерываем наш концерт. Внимание! Внимание! Только что Англия объявила войну Германии».
— Ну и что, этот человек приехал?.. Почему ты перестала читать, мама?
Матильда встала.
— Да, он приехал. У девочки опять выросли руки, они поженились и жили очень счастливо. Очень, очень счастливо.
Матильда прошла несколько шагов в глубь леса и стала спиной к Барбаре, которая снова опустилась на колени возле приемника. Молодая женщина была неподвижна, словно деревья в лесу. «Я буду надеяться, и он вернется, надеяться, что бы ни случилось. Да смилостивится над нами судьба».
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В день приезда в Лондон Уэстон явился на призывной пункт королевских Военно-воздушных сил, хотя и не верил, что его сразу и без особых хлопот зачислят в авиацию. Ему было уже сорок лет.
Стать летчиком он пытался впервые в 1917 году. Восемнадцатилетнего юношу отослали домой. В то время считалось, что военными летчиками могут быть только люди зрелого возраста. Уэстон начал учиться летать и летал днем и ночью. Весной 1918 года его взяли в авиацию благодаря стараниям влиятельной родственницы.
Когда на лице дежурного офицера мелькнула холодная и несколько ироническая усмешка, поразительно похожая на ту, с какой Уэстону было отказано много лет назад, ему на миг показалось даже, что вернулась молодость и что ему снова восемнадцать.
— К сожалению, вы не подходите нам по возрасту, господин Уэстон. Авиации нужны двадцатилетние, пожалуй, даже восемнадцатилетние, — одним словом, парни с крепкими нервами!
Напрасно Уэстон возражал, что он уже был летчиком в первую мировую войну. Знакомая улыбка не сходила с лица офицера.
— По сравнению с современным усовершенствованным бомбардировщиком, самолет образца тысяча девятьсот восемнадцатого года — это что-то вроде велосипеда.
Однако Уэстон не пал духом, он заранее предвидел отказ и решил пойти по испытанному пути. С этой целью он нанес несколько визитов. Через два-три дня его допустили к трудным летным испытаниям, а две недели спустя он уже находился в учебном лагере, где ему пришлось три месяца просидеть за партой, прежде чем самому приступить к обучению новичков теории и практике полетов в бомбардировочной авиации.
По возрасту, несмотря на все, он так и остался бы инструктором. Но за одну ночь обстановка резко изменилась — летчиков вдруг оказалось катастрофически мало. Германия оккупировала Норвегию. В такой момент каждый обученный человек был на вес золота.
Через четыре дня, совершив шесть успешных полетов, Уэстон был сбит.
Он выбросился с парашютом и повис где-то между небом и землей, его машина, объятая пламенем, прочертила крутую огненную траекторию на темно-сером предрассветном небе, а потом стремительно рухнула вниз. Сам он парил в воздухе над горящими обломками самолета.
Он упал в море и срезал лямки парашюта: как все летчики, он был в специальном пробковом поясе. А потом, покачиваясь на волнах, вдруг увидел прямо перед собой лицо Матильды — ее белое-белое лицо. С улыбкой Матильда сказала: «Ну вот, значит, у нас обоих будет сердце, чтобы тосковать друг о друге». Но тут крутая волна подняла его на гребень и унесла прочь от Матильды.
«Вода в это время года должна быть ледяной, — подумал Уэстон. — А мне кажется, что она горячая». Так и не объяснив себе этого феномена, Уэстон погрузился в полузабытье. Его неодолимо клонило ко сну. Казалось, сон принесет прохладу.