— Здесь немцев больше нет. Они только что уехали на мотоциклах, — сказал рыбак и повел его за дом на луг, где Уэстон прилег в тени деревьев. — В Одьерне немцев еще не было. Вероятно, они теперь двинулись туда. Заняв Одьерн, они оккупируют все побережье… Приходите к нам попозже, мы угостим вас тарелкой супа, — добавил рыбак.
Но Уэстон уже спал.
В Одьерне — рыбачьем поселке на крайней оконечности полуострова — французы устроили концентрационный лагерь. В нем помещалось тысячи полторы истощенных, заросших грязью людей, большей частью немецких евреев-эмигрантов; по ночам они лежали вповалку на вонючей соломе в цехах заброшенного завода сардин, а днем метались по двору с высокой оградой, отделявшей их от внешнего мира. Все они надеялись на новое «чудо из Марне». Узников охраняли французские часовые с примкнутыми штыками. Даже после того, как Париж капитулировал без борьбы, несчастные пленники предсказывали внезапный перелом в пользу Франции. Самые ярые пессимисты и те не верили, что тихая Бретань, куда в течение тысячелетий не ступала нога неприятеля, будет оккупирована немцами. Интернированные ничего не знали о том, что происходило в мире, телефонная и телеграфная связь уже несколько дней была прервана.
В тот день, когда Уэстон спал на лужайке в Гильвинеке, в лагерь проникла страшная весть: немцы уже захватили Кемпер, главный город департамента Финистер, и с минуты на минуту могли появиться в лагере.
Узники обезумели от страха. Тщетно они обращались друг к другу за утешением, — все было безнадежно. Из полутора тысяч пленников у тысячи человек по крайней мере сыновья служили во французской армии, а у многих интернированных были еще более веские причины остерегаться попасть в лапы немцев.
Уже четверть часа как делегация интернированных добивалась от коменданта освобождения всех заключенных из лагеря. В делегацию входили: австрийский журналист, чьи статьи против нацизма были известны во всем мире, коммерсант из Берлина, сын которого погиб в борьбе против гитлеровцев, и два видных антифашиста — они, как и многие другие, не сомневались, что в немецком концентрационном лагере их ждет верная смерть. Эти двое были: немецкий историк — знакомый Уэстона, и тот седой, человек, которого Уэстон и Матильда встретили когда-то в винном погребке на Глоккенгассе, пять, и о котором Матильда сказала: «Это ты, только на десять лет старше».
Комендант лагеря также только что узнал о приближении немцев: в полной растерянности он бегал взад и вперед по своей крошечной канцелярии, словно сам был арестантом, что, впрочем, было недалеко от истины; казалось, и он дрожит за свою жизнь.
— Куда вы хотите бежать? Вся Бретань оккупирована. Бежать некуда! К немцам, что ли? С тем же успехом можно остаться здесь.
Поскольку делегаты не сочли нужным напомнить коменданту, что он имел возможность отпустить их раньше, им трудно было что-либо возразить. Тем не менее двойник Уэстона сказал:
— Для нас большая разница, выдадут ли нас безоружных немцам или предоставят возможность бороться за свою жизнь на воле, даже если борьба эта кажется сейчас безнадежной.
Комендант прервал свой бег и молча уставился на делегата, потом быстро повернулся и посмотрел в окно на полторы тысячи человек, в диком страхе ожидавших его решения.
— Отпустите хотя бы тех из нас, кто готов рискнуть, — сказал двойник, обращаясь к коменданту, стоявшему к нему спиной.
Прошло несколько секунд, прежде чем комендант снова повернулся к делегатам.
— Я не могу распустить лагерь, не получив соответствующих указаний свыше, — сказал комендант. Стараясь не встречаться взглядом с делегатами, он добавил: — Но я попытаюсь связаться с начальством.
В устах человека, знавшего, что немцы вот-вот появятся у ворот лагеря, это обещание звучало по меньшей мере странно. Казалось, комендант и сам почувствовал это. Он вдруг выпрямился и в мертвой тишине произнес свой приговор — смертный приговор для всех этих полутора тысяч человек:
— Мы теперь в одинаковом положении. Вам выпала на долю честь разделить судьбу Франции.
— Разделить судьбу Франции, будучи безоружными пленными, которых Франция выдает немцам? — сказал двойник, усмехнувшись.
Тогда комендант сердито ударил бамбуковой тростью по своим высоким сапогам и повернулся к двери. Разговор был окончен.
Осаждаемые толпой, делегаты с трудом пробрались в барак, где австриец влез на стол и сообщил о результатах переговоров. Он был бледен и беспомощно улыбался, глядя на бурно протестовавших, доведенных до отчаяния людей. Кто-то дико вскрикнул и, ударившись головой о железный столб, упал.