Один из конвойных опустил винтовку, медленно приблизился к беглецам и крикнул:
— Назад!
Послышался топот сапог, немецкое подразделение, печатая шаг, приближалось к ним. Двойник Уэстона, готовый в эту страшную минуту на все, пристально посмотрел французскому часовому в глаза и, ставя на стол ящик, произнес угрожающим тоном:
— Немцы уже здесь. Чего тебе еще надо! Брось дурить.
Французский солдат, ошеломленный приходом немцев, — ведь и он теперь оказался в их власти, — и сбитый с толку всем происходящим, очевидно, сам не знал, как ему поступить. Его решимость была поколеблена. Лицо конвойного выразило недоумение. Губы бессильно шевельнулись. Он отвел глаза, когда беглецы начали взбираться на стену.
Соскочив со стены, они побежали вниз по открытому склону.
Историк, неловко спрыгнувший, упал и отстал от своих товарищей. Озабоченный двойник оглянулся назад и увидел трех немцев, которые стояли чуть выше на шоссе, широко расставив ноги; их силуэты четко выделялись на фоне неба.
— Стой! Стой! — заорали солдаты и вдруг присели на корточки.
Затрещали пулеметы.
Побросав узелки, беглецы мчались со всех ног. Они добежали до какого-то ручья, перебрались через него вброд и, задыхаясь, вскарабкались на другой берег. Теперь они нерешительно оглядывались вокруг, не зная, куда бежать, чтобы не попасть к немцам. Пулеметный огонь прекратился.
Какой-то школьник спрыгнул с велосипеда и, горя усердием, взволнованно указал беглецам на дорогу к берегу, — только там они могли избежать встречи с немцами.
На их пути возвышался крутой холм. Взобравшись на него, шестидесятипятилетний мюнхенец вдруг зашатался и упал. Он умер от разрыва сердца.
Несмотря на то что любое промедление было смерти подобно, какое-то непонятное чувство заставило беглецов задержаться возле покойника и потерять несколько драгоценных секунд — ведь он лежал на солнце с открытыми глазами. Они поспешно унесли его в тень. Историк — дыхание со свистом вырывалось у него из груди — произнес дрожащими белыми губами:
— Вот кому удалось бегство.
Спотыкаясь и с трудом переводя дыхание, беглецы пробежали через глубокую лощину, на которую им указал школьник, и вдруг увидели море. Теперь они бежали вдоль берега, и сознание того, что с каждым шагом они все больше удаляются от лагеря, придавало им силы.
Солнце опустилось в море. Только с наступлением ночи они решили сделать привал, укрывшись за глинистым обрывом.
Теперь они были свободны. Они смеялись, радуясь своей удаче. Но смех их напоминал смех приговоренных к казни, которым удалось бежать, но которые каждую минуту ожидают, что их снова схватят.
Все трое сходились на том, что их единственное спасение — бегство в Англию.
Необходимо найти рыбака, который согласится переправить их на тот берег.
Море и небо стали совсем черными. Беглецы с трудом пробирались во мраке по каменистому берегу; так они шли всю ночь.
Уэстон стоял среди дюн, не зная, что предпринять. С того самого момента, как он проснулся в сарае, где его всю ночь мучили кошмары, он в отчаянии ломал себе голову над тем, как выбраться из этой тюрьмы без решеток. Его взгляд был прикован к недосягаемому английскому берегу. Он был на свободен и все же пойман. Когда Уэстон разглядел, что трое незнакомцев, медленно, как улитки, ползущие по берегу, одеты в штатское, он спокойно опустился на песок.
Было ясное утро, но Уэстон не замечал ничего вокруг. На тихой глади моря кое-где мелькали узкие светлые полосы — белые мазки: казалось, кто-то тронул блестящий серый бархат кистью.
Беглецы в испуге остановились — они увидели человека среди дюн. Но вскоре они поняли, что это отнюдь не немецкий солдат, и вновь двинулись в свой нескончаемый путь. И они возлагали все надежды на моторные катера, стоявшие у пристани.
— По-видимому, это рыбак. Кто знает, быть может, он как раз тот человек, который переправит нас в Англию, — сказал австрийский журналист и с вымученной улыбкой зашагал по направлению к Уэстону. Этот высокий, широкоплечий, полный человек в роговых очках с загорелым лицом, посеревшим за последнюю ночь, спросил первого, кого он встретил в своей новой жизни, о том, что его меньше всего интересовало:
— Будьте добры, скажите, который час?
Вместе с Уэстоном он медленно двинулся по песку к своим товарищам, ожидавшим его на берегу. Австриец по-прежнему вел пустой разговор — о бодрящем морском воздухе, о чудесном белом песке, о том, что дальше пойдет каменистый берег, об Англии, до которой отсюда совсем недалеко, и как бы между прочим о катерах. Интересно, кому они принадлежат. Наконец, проникнувшись доверием к Уэстону, австриец сказал: