— Хайль Гитлер!
Тогда офицер постарше замолчал.
Трем беглецам стало не по себе от этого разговора в трактире на проселочной дороге во Франции. Хозяин принес им заказ. Уэстон шепнул:
— Яичница хоть куда. Ешьте!
Но историк не мог проглотить ни куска.
Позади них раздался голос человека в штатском:
— Франция положена на обе лопатки. Knock out! Вы свою работу сделали. Теперь начинается наша работа. К сожалению, с некоторым опозданием! Многие господа, которые нас особенно интересуют, успели перебраться на неоккупированную территорию. — Бросив на стойку новенькие немецкие деньги, гестаповец встал.
В этот момент в трактир вошел австриец и, сияя от радости, крикнул:
— В магазине десять велосипедов, можно выбирать. — Он остановился как вкопанный, словно герой лубочной пьески, увидевший свою возлюбленную в объятиях соперника.
Но гестаповец спокойно прошел мимо столика, за которым сидели беглецы. Четверо бородатых французов его ничуть не интересовали. Вскоре офицеры также удалились.
— Успех нашего предприятия зависит от ничтожных случайностей, — сказал Уэстон. — Если бы вы сообщили вашу радостную весть насчет велосипедов по-немецки, а это было бы вполне естественно, — господин гестаповец, вероятно, пригласил бы нас в свою канцелярию для небольшого собеседования.
Некоторое время путники шли по опасной автостраде, толкая перед собой велосипеды, а потом свернули на первую же проселочную дорогу. Хозяин трактира сообщил им, что в ближайшем городе размещено три тысячи немцев.
Австриец еще ни разу в жизни не садился на велосипед. При первой попытке оседлать свою машину он очутился, на земле. Он даже не успел сесть как следует. Но австриец не унывал. Несколько раз скатывался он на пыльную дорогу и снова подымался. Наконец двойник подержал ему велосипед и пробежал за ним несколько шагов, но как только он предоставил австрийца собственной судьбе, тот снова слетел с седла. Остальные проехали мимо него. Неудачнику пришлось подтащить велосипед к ожидавшим его путникам; с ненавистью разглядывал он свою коварно сверкавшую машину.
В этот день беглецы продвигались вперед медленнее, чем раньше. На другое утро австриец снова начал падать, но так искусно, что не причинял себе вреда. Уэстон с полным правом мог сказать двойнику:
— Падать он уже научился отлично. Теперь дело за малым — надо научиться ездить.
Но вот в один прекрасный день терпение и настойчивость победили.
Начался их «большой пробег» по Франции.
За несколько секунд они пролетали по деревне. Хутора, колосящиеся нивы, ручьи и лесистые холмы проносились мимо них как тени и вмиг оставались где-то далеко позади, так что друзьям казалось, будто глаза у них обращены назад. За один день путешественники проезжали теперь больше, чем проходили прежде за целую неделю.
Они буквально пожирали пространство. Голод, жажда и усталость были им нипочем, они думали только о пройденных километрах, о немцах и о том, как бы пробиться к побережью. Они ехали по проселочным дорогам, по которым не могли пройти немецкие мотоциклисты, ехали без остановки, то взбираясь на холмы, то спускаясь в овраги. Ехали по равнинам, под палящим солнцем, и по тенистым лесам, красоту которых не замечали. Ночевали они в сараях и в коровниках. Они ставили себе на день задачи, казавшиеся невыполнимыми, и все же заставляли себя проехать еще больше, миновать еще одну деревушку. Каждый вечер, одеревенев от усталости, они валились на сено.
До Средиземного моря было еще далеко. Но от Атлантического океана стало еще дальше. За две недели друзья пересекли почти половину Франции. Марсель перестал быть миражем. Теперь это был вполне реальный город, до которого оставалось столько-то сотен километров.
Но однажды им пришлось столкнуться с новым препятствием, по сравнению с которым даже их отчаянно смелое бегство из лагеря представлялось относительно безопасным предприятием… Уэстон, двойник и австриец покупали на постоялом дворе сигареты, а историк ждал товарищей на улице, разглядывая две выветрившиеся плиты из песчаника и пытаясь прочесть фамилии жителей деревни, погибших в 1870 и в 1914–1918 годах. Когда все четверо уже садились на велосипеды, они вдруг заметили на воротах мэрии новое объявление со свастикой. Под угрозой жесточайших репрессий французам запрещалось бежать на неоккупированную территорию. На французскую полицию возлагалась обязанность следить за тем, чтобы каждый француз оставался там, где он находился в настоящее время. Все дороги были поставлены под строжайший контроль немцев. Каждый, кто, выйдя за пределы населенного пункта, не предъявит соответствующих документов, подвергнется аресту. А кто не остановится, когда его окликнут, будет расстрелян.