Домой его провожал художник Н., происходивший из богатой семьи в Рурской области и сам очень богатый человек. Михаэль рассказал ему о своей работе и спросил, не хочет ли тот посмотреть его композиции.
Михаэль попытался самыми скупыми изобразительными средствами, сохраняя только самые необходимые детали, воплотить свои видения, которые помимо его воли возникли у него на бетховенских концертах. Это были странные женские фигуры с необычной светотенью.
Изумленный Н. помянул Гогена. Михаэль о Гогене ничего не знал. Девушки на морском берегу, чьи позы и выражение были навеяны музыкой Бетховена, — все это была Софи, его тоска по ней, его грусть.
Н. купил одну композицию за пятьсот марок и познакомил Михаэля с владельцем издательства «Дельфин», и несколько месяцев спустя под общим заголовком «Неведомые девушки у моря» композиции были изданы в шести красках отдельным альбомом.
Успех не оказал на Михаэля того воздействия, какого следовало бы ожидать. После года тяжелой и напряженной работы Михаэль сказал себе, что у него просто не хватит дарования, чтобы сделаться выдающимся художником. У него было совершенно безошибочное чувство, что живопись не может быть для него средством самовыражения. С этих пор он больше не брал в руки карандаш.
Как теперь быть, за что взяться, он не знал. Беспокойство гнало его с места на место, а в груди опять возникла непонятная тяжесть, как много лет тому назад, когда он был подмастерьем у слесаря и напрасно размышлял над верстаком, кем ему стать. Полный смутной тревоги, он продолжал влачить бесцельную жизнь.
За это время он несколько раз случайно встречал Софи — всегда вместе с доктором Крейцем. Но ничто ни разу не шевельнулось в его душе. Рана зарубцевалась. Боль осталась на страницах альбома.
Последний раз он встретил обоих спустя два года после разрыва с Софи в зале ожидания мюнхенского вокзала. Михаэль собирался в Берлин и пришел справиться, когда отходит ночной скорый. Софи и доктор стояли буквально в двух шагах от него. Взглянув на Софи, Михаэль ужаснулся и не поверил своим глазам. Волосы, платье — все было покрыто грязью, словно она несколько недель спала под открытым небом. Восковая бледность заливала изможденное лицо: это было лицо умершей, которая каким-то чудом продолжает дышать.
Доктор нюхал кокаин, прямо на глазах у остальных пассажиров, несколько минут спустя нюхал снова, он уже утратил всякую власть над собой. Измятый воротничок покрыли кровяные пятна. Из ноздрей, изъеденных язвами, сочился гной, смешанный с кровью. Оба видели Михаэля и не видели его, окружающий мир больше не существовал для них.
Они вышли на платформу к швейцарскому поезду, провожаемые недоуменными взглядами. Поездка в Аскону, на Лаго Маджиоре, даже не была для них последней попыткой спасения, это было простое осуществление какой-то мимолетной мысли — они не захватили с собой никакого багажа. Утратив всякую надежду, они бежали от самих себя и брали с собой в путь свою безнадежность.
На другой день они были в Асконе, хотя мысленно и не покидали мюнхенского вокзала. Это уже не играло никакой роли. Перемена места больше не существовала для них. «Куда» — тоже не существовало. По солнечному берегу Лаго Маджиоре прогуливался Иоганнес Воль, обняв за плечи какого-то итальянского мальчика, волосы которого он украсил белыми цветами. Двое отверженных видели Воля и не видели его. Мимо, все мимо.
Свою первую и последнюю ночь здесь они провели в гостинице на берегу. Спать не ложились. В комнате горели две свечи. Издали доносилось пение. Потом все стихло. Деревенька и долина погрузились в ночную тишину, мечтательной синевой оделись горы, под ними, как сверкающее серебро, лежало озеро.
Доктор нюхал кокаин и без умолку бормотал — бессвязные, отрывочные фразы без начала и конца — об индийской философии, о вечном возвращении в мир, — о том, что человек — проклятое существо и, по всей вероятности, унаследовал сексуальные комплексы в первичных формах своего бытия, еще будучи кошкой или собакой, и пронес их в себе через все перевоплощения.