Потом он включил настольную лампу, отступил назад, полюбовался своим уютным, тихим, отрезанным от внешнего мира уголком и уселся за стол — перед ним лежал мягко освещенный лист бумаги, а в груди жил ненаписанный роман.
Он хотел начать с описания старого вюрцбургского моста через Майн в определенную минуту: на мосту горожане, свет, запахи, шум, вечерний благовест тридцати колоколов и взвод запыленных пехотинцев. Он отчетливо видел и слышал все это, оставалось только написать так, чтобы и читатель все видел и слышал.
Но, увы, вся эта картина виделась ему гораздо отчетливее, чем могли выразить слова. Кроме того, предложение всякий раз разваливалось, от него оставалась груда слов, из которой снова приходилось строить предложение.
Он проработал всю ночь. Защебетала птица. Просочился в комнату серый утренний свет. Когда он лег, слова, словно муравьи, продолжали копошиться в его мозгу.
Над первой фразой Михаэль просидел несколько недель, после чего обнаружил, что вторая фраза должна быть тесно связана с первой, а третья — со второй, связана каким-то таинственным образом, и эта связь не получается просто оттого, что напишешь на бумаге все необходимые слова. Кроме того, приходилось писать только о самом основном, иначе описание одной-единственной минуты на мосту растянулось бы на пятьдесят страниц.
Первые полстраницы он писал три месяца, причем работал весь день, до позднего вечера. И вот однажды утром он, наконец, почувствовал удовлетворение. Он откинулся в кресле и вслух прочел:
«Вдруг прекратился грохот колес по тряской мостовой, люди размахивали руками, их губы двигались, но слов не было слышно, задрожали дома и воздух, потому что все тридцать колоколов Вюрцбурга раскатисто заблаговестили к вечерне, и среди всех колоколов выделялся могучий и далеко слышный соборный колокол; он отзвонил свое и смолк.
Снова послышались людские голоса и четкий шаг взвода запыленных пехотинцев, маршировавших по мосту.
Город был залит вечерним солнцем. Красноватое облако нависло над серой крепостью на вершине холма, а на крутых склонах его в королевском винограднике мелькали платки сборщиц винограда: они снимали урожай. Пахло водой, дегтем и ладаном».
Вот на этой-то полустранице, преодолевая бесчисленные приступы отчаяния, Михаэль три месяца учился писать. Он твердо решил писать так и дальше- чтобы читатель ясно видел и слышал все, что он читает, — ведь только тогда он поверит прочитанному. На отдельном листе Михаэль с восторгом вывел заглавие. Он назвал свой роман «Разбойничья шайка».
Лиза болела и не вставала с постели, Михаэлю пришлось поэтому вести также и домашнее хозяйство. Он ухаживал за Лизой, когда были деньги — закупал провизию, готовил обед, мыл посуду, прибирал в комнате, а после всего этого, полный новых мыслей, садился за письменный стол. Чем больше у него было посторонних дел, тем больше и лучше он работал — он успевал соскучиться по работе, а кроме того, он не переставал обдумывать какое-нибудь отдельное предложение, даже когда ходил за покупками или стряпал.
Иногда, зажав в руке половник, яйцо или тряпку, он подходил к столу и заменял какое-нибудь написанное слово другим, пришедшим ему в голову на кухне. Ни на минуту он не прекращал работы над своим романом. Иногда он вскакивал ночью десять раз подряд, чтобы записать новое или исправить старое предложение.
Труднее всего было — перед тем как идти за покупками или взяться за стряпню — добывать тридцать пфеннигов на рыбу или мясо и десять пфеннигов на десять ежедневных сигарет — самых длинных и самых дешевых. Часто он, потеряв несколько часов, возвращался с пустыми руками и с новыми мыслями. Зато владелец молочной целый месяц отпускал в долг яйца, масло, сыр и молоко, а беспокоиться уже двадцать девятого о том, как заплатить по счету первого, было бы по меньшей мере нелепо.
Но как приятно было сидеть за письменным столом и чувствовать всем существом, что Лиза лежит в соседней комнате, вполне доверившись его любви и заботе.
Она слышит его смех и под конец сама начинает смеяться, но он все смеется и смеется, тогда ей кажется, что он сошел с ума, и, накинув халатик, она спешит к нему. Он рассказывает ей, о чем он только что написал. Двенадцатилетние разбойники воровали виноград в королевском винограднике, их привели к судье, и судья говорит Олду Шэттерхенду: «Ах ты, лягушонок паршивый, ты воровал виноград у нашего короля. Такой маленький, и уже воровать!» А Олд Шэттерхенд на это отвечает: «Я еще подрасту».