Через несколько дней в Цюрих приехала Лиза. Не снимая перчаток и шляпки, она неподвижно сидела против Михаэля в тесной комнатке пансиона и рассказывала, что ей пришлось пережить на вокзале в Констанце. Только губы казались живыми на ее окаменевшем белом лице.
В одиннадцать часов на залитом солнцем открытом перроне констанцского вокзала собрались врачи, санитары и санитарки в белых халатах, тут же стояли маленькие тележки с прохладительными напитками и букетами цветов, кругом выросла сплошная стена молчаливо ожидающих зрителей, а военный оркестр играл «Дейчланд, Дейчланд юбер аллее».
Когда подошел поезд с ранеными, сотни рук распахнули снаружи двери вагонов, и прежде всего люди увидели пропитанные кровью толстые белые повязки — одни медленно-медленно спускались из вагонов — это там, где не было рук, других снимали и укладывали на носилки — там, где не было ног. У нескольких одноногих уже были костыли. И у всех были одинаковые лица — лица, которые покинула жизнь. Все были бледны как смерть и двигались медленно, как умирающие. Никто не проронил ни слова. Какой-то одноногий запустил костылем в ревущий оркестр и тут же упал. Музыка оборвалась.
Когда Лиза кончила свой рассказ, у нее были совсем синие губы. В неподвижных глазах словно застыла картина, которую она видела на вокзале. Михаэль понял, что война вторглась в ее душу и вытеснила оттуда все другие чувства. Слишком нежное у нее было сердце по такому времени, совсем не было сил сопротивляться. У нее было только нежное сердце. Война медленно убивала ее.
До поздней ночи они проговорили о войне и о ее причинах. Они говорили, что причин, которые делают войну неизбежной, не существует. Их всегда находится целые сотни или ни одной, в зависимости от того, что нужно правителям. Циничным словам: «Война есть продолжение политики иными средствами» — можно противопоставить другие: «Война — это доказательство того, что политика не была политикой». Да кроме того, история доказала, что война ничего не разрешает надолго. Люди примирились с тем, что время от времени войны должны повторяться снова и снова, потому что в ходе истории будут появляться все новые и новые причины войн. Но мириться с этим нельзя. Нужно и можно находить другие средства для разрешения конфликтов.
Сочащиеся кровью известия с фронта каждый день поражали Михаэля в самое сердце. Он покупает газету. Убито восемь тысяч французов. Для него восемь тысяч не просто цифра — он видит, как один из них падает ничком. Пуля в голову. Пуля в грудь. Он видит, как французский солдат повисает на колючей проволоке между вражеских окопов. Пуля в живот. Под ураганным огнем его нельзя унести. Он кричит двадцать четыре часа, потом умирает. Восемь тысяч в день.
Убито шесть тысяч немцев — на поле чести. А что такое поле чести? Какая же это честь — воткнуть человеку штык в живот? Пшеничные поля, картофельные — вот поля чести. И что такое алтарь отечества? Залитая кровью колода мясника? Что такое «наше самое священное достояние»? Банковские капиталы? Священное достояние солдатской вдовы — это взгляд ее ребенка и муж, любивший ее. Ручная граната разнесла в клочки священное достояние вдовы. О, эти проклятые фразы, которые стоят жизни миллионам людей! Давно пора сорвать с них личину лжи!
Михаэль ходил как во сне. Продавец цветов протягивает ему букетик фиалок. Он покупает для Лизы и, занятый своими мыслями, кладет его обратно.
«Сотни тысяч французов и немцев, которые не сделали друг другу ничего плохого, которые не знали друг друга, теперь убивают друг друга. У них были отцы, матери, жены, они любили и были любимы. Как прекратить это кровопролитие?»
Сознание бессилия душило Михаэля. Власть имущие, те, что развязали войну, не станут ее кончать. Только люди, которых они воспитали для войны, а потом заставили убивать и умирать, должны кончить ее!
Он вернулся домой и сказал Лизе:
— Я напишу книгу против войны. Я обязан.
— Да, ты обязан.
В эту ночь он не спал и на другой день был как в трансе, когда начал писать рассказ о кельнере, у которого в бою погиб сын. Старый кельнер бьет себя в грудь перед многолюдным собранием и говорит, что сам виноват в смерти своего сына, потому что двадцать лет тому назад он беспечно дарил сыну игрушечных солдатиков, ружья, сабли и пушки, потому что учил сына кровожадным патриотическим песням, потому что прививал сыну воинственный дух. Кельнер увлекает за собой всех слушателей, они выходят на улицы города и устраивают революционную демонстрацию, требуя прекращения войны.