Михаэлю исполнился сорок один год. У него были уже совсем седые волосы и узкое молодое лицо. До дна была выстрадана потеря Лизы. Он мог спокойно рассматривать фотографию Лизы, стоявшую на книжной полке. Несколько дней тому назад он достал ее из ящика стола и, словно во сне, опять поставил на полку. Годы, прожитые с Лизой, целиком запечатлелись в нем, заполнили его существо, стали частью его чувств, его достоянием, лучшей частью его существа, которую он обрел только благодаря Лизе.
Лиза как-то сказала, что, несмотря на всю энергию, несмотря на всю непреклонность по отношению к самому себе, без которой он давно бы погиб, Михаэль в сущности очень мягкий человек. Благодаря Лизе он узнал, что ничто на земле не может сравниться со счастьем найти настоящую спутницу жизни. Теперь он был одинок. Он тщетно искал новую спутницу. Он не уставал повторять себе, что все поиски бесполезны, что это должна быть «встреча», и все же не прекращал поисков. Одиночество и беспокойство толкали его к развлечениям. Каждый вечер он уходил из дому и возвращался лишь к утру. Женщины проходили через его квартиру, много женщин, от которых он ждал только того, что и они от него.
В то переходное время между катастрофой и восстановлением ночные кабаре Западного Берлина были полны элегантных женщин — женщин с деньгами и за деньги, те и другие ничем не отличались друг от друга, потому что все в этой сумятице хотели одного и того же. Всякого, кто приближался сюда, подхватывал и затягивал водоворот. Михаэль даже не ждал, пока его затянет, — он сам вошел в воду и поплыл по течению. Одна женщина сменяла другую. Но жену он так и не встретил. Второй Лизы нигде не было, как не было больше и того, кто всей душой принадлежал Лизе.
Он стал другим человеком, одним из тех, что жили в нем.
Вечера обычно начинались у Шваннеке в ночном кабаре, которым заправлял актер, носивший эту фамилию, и который посещали только артисты, журналисты, писатели; кончались вечера, после рейда через добрый десяток кабаре, в «Инзель», открывавшемся только в три часа ночи — ради кельнеров и музыкантов, работавших до трех в других кабаре, и ради господ во фраках и дам в вечерних платьях — эти жадно стремились с помощью джазов и шампанского хоть в последнюю минуту выжать из жизни то, чего в ней никогда и не было. Каждый вечер начинался в розовых красках надежды и кончался сплошным серым цветом.
Домой Михаэль уезжал уже утром, сияло солнце, а в нем была пустыня, и мысли его — если только рядом не сидела какая-нибудь женщина — возвращались все к одному и тому же: сам он, и каждый, кого он знает, и каждый, кого он не знает лично и все же знает, — всех их словно неведомой центробежной силой выбрасывает за пределы круга, и они живут жизнью своего второго «я», которое в них заложено. Ни один не живет в центре и только в центре своего существа, и тем самым каждый совершает предательство по отношению к себе и продает дарованное жизнью право первородства.
Тогда-то Михаэль и написал «Оксенфуртский мужской квартет» — роман, который он впоследствии назвал лучшим своим произведением. Он был раздвоен, как настоящий шизофреник. Это была осознанная шизофрения. Он говорил самому себе, что можно быть и сумасшедшим, надо только примериться к своему безумию и обратить его на пользу себе. И он продолжал вести двойную жизнь — каждый вечер второй человек в нем предавался грубым наслаждениям, каждый день он сам — в центре своего внутреннего мира — уходил в работу над новой книгой. И все длинней становилась вереница женщин, которые проходили через его квартиру.
Как-то под вечер — это было летом 1925 года — к Михаэлю пришел на чашку чаю знакомый, русский из Советской России, работавший в экспортно-импортном объединении. Он рассказал в числе прочего о том, что несколько дней тому назад совершенно случайно прошел рядом с одной женщиной всю Тауенциенштрассе, не узнавая ее, пока она не поднесла к глазам лорнет. И только по этому характерному жесту он ее узнал. Она с самой Октябрьской революции была в Москве его секретарем, а в 1920 году при его содействии бежала за границу. Втянув голову так, что плечи коснулись ушей, он бороздил воздух указательным пальцем, а хитрые мышиные глазки почти совсем закрылись, когда он сказал, что Михаэль, вне всякого сомнения, влюбится в Илону, а этот чертенок — в него. Надо только как следует организовать их встречу. Все остальное сделается само собой. Она необыкновенная женщина. Если Михаэлю угодно, он сейчас позвонит и попросит ее прийти.