И тут она с явным удовольствием ответила:
— Если бы я знала, чего я хочу, я бы тогда хотела или не хотела.
— Я заеду за вами. Я знаю, чего я хочу, — сказал он и тут же положил трубку.
Они медленно брели по Тиргартену. На Илоне было бирюзовое ожерелье — большие, как вишни, бусины, — плотно охватывавшее шею. Красивое белое лицо светилось оживлением. Ей было всего двадцать пять лет. Он с улыбкой подумал: «Ее можно бы сравнить со шмелем, если бы только существовали белые шмели».
На ходу он прижался щекой к ее щеке и начал целовать уголком рта ее губы, и она не только не возражала, но и сама возвращала поцелуи на глазах у смеющихся прохожих. Это случилось само собой, ни с того ни с сего, как ни с того ни с сего налетает порыв ветра. Она подняла на него глаза, молчаливая и дрожащая, и в глазах был вопрос, может ли он вывести ее из мрачного лабиринта, который живет в ней. Он был растроган. Долгое время ни он, ни она не могли произнести ни слова.
Они пошли в отель на Паризерплац. В кафе играл джаз. Несколько пар танцевало. Только знаток сумел бы отличить элегантных кокоток от их более удачливых сестер.
Как и всякая женщина, Илона осматривала всякую женщину, которая проходила мимо. Она словно чувствовала, когда входит женщина, каждый раз подносила к глазам лорнет и устремляла на вошедшую взгляд, полный интереса и симпатии. Мужчин она, казалось, вообще не замечала.
Лорнет лежал перед ней. Когда она начала близоруко шарить пальцами по столу при появлении очередной женщины, Михаэль сказал:
— Вам надо бы носить очки, это гораздо удобнее.
— Ни за что! Я бы стала похожа на мартышку в очках, — она проводила взглядом вошедшую и сказала без зависти с искренним восхищением: — Посмотрите, вот это женщина так женщина. Перед ней я могу спрятаться. — Это была известная кокотка Т., которая уже успела промотать несколько миллионов.
Илона печально опустила руку с лорнетом. Она посмотрела на Михаэля темным взглядом, пытливым, словно ей для собственного счастья требовалось найти в целой пустыне одну определенную песчинку, потом спросила с каким-то непонятным выражением лица:
— Вы меня любите?
— Да.
— Хорошо. Очень хорошо.
— А вы меня?
Она покачала головой, как своевольный ребенок, который не хочет есть.
— Нет.
Михаэль уже много лет не танцевал. Ему хотелось обнять рукой ее стан, в мыслях он уже делал это. Он подумал: «Наверно, она будет танцевать очень своевольно», — и был немало удивлен, когда оказалось, что водить ее легко, как перышко. Теперь он держал эту жизнь в руках, жизнь, нигде не пустившую корней, как пускает их дерево, и свободно передвигающуюся по всему свету, дышащую, трепетную жизнь.
На обратном пути, проходя через Тиргартен, он нерешительно спросил, не хочет ли она на минутку зайти к нему, и крайне изумился, когда она утвердительно кивнула, словно это было ясно само собой.
Она тут же опустилась на кушетку. Он уж ничего не понимал. Она несколько раз энергично ткнула подушку кулаком и, удовлетворенно вздохнув, уткнулась лицом в ямку.
«А о том, что она может свести меня с ума своей привлекательностью, она, верно, и не думает? Или думает?» — Он улыбнулся. Сердце его уже было околдовано.
— Что вы думаете о том, что я пришла к вам?
— Что вам не надо бы уходить отсюда.
И снова долгий взгляд, который, казалось, спрашивал, не может ли Михаэль вывести ее из дебрей мрачного лабиринта в ней самой.
Грозный страж, заполнявший всю комнату, стоял между ними, и страж этот был сознание того, что у себя в квартире Михаэль не смеет коснуться женщины, которая целовала его на улице прямо перед смеющимися прохожими. Она лежала, довольная и умиротворенная, в той неприкосновенности, которая подразумевается сама собой.
И все же, когда они, спустя час, выходили из квартиры, она наградила Михаэля недоуменным взглядом, который вопрошал, почему он так и не попытался взять то, в чем ему было бы отказано.
Они пошли по Бисмаркштрассе в сторону площади. Люди, подгоняемые молнией и громом, ускорили шаги, — хлынувшие с неба потоки воды через секунду превратили безлюдную площадь в бушующее море.
— Так я и знала. Мокни теперь под дождем, — она с возмущением взглянула на Михаэля. — Зачем вы это сделали?
— Что я сделал?
— Порядочный мужчина никогда не заставит женщину стоять под дождем.
И хотя он видел, что она не на шутку рассердилась, Михаэль не мог удержаться от смеха, так как Илона явно считала, что дождь пошел по его вине. Она с негодованием молча отвернулась и больше до самого дома не произнесла ни слова. Когда такси остановилось перед ее домом, она вдруг опять спросила, любит ли он ее. Михаэль, смеясь, ответил: