На следующий день он сидел против Киппенберга за его письменным столом, на столе лежала рукопись его книги. Он пододвинул рукопись Киппенбергу, а Киппенберг одновременно протянул поверх нее чек, на котором стояла пятизначная цифра. Денежный вопрос был улажен. Не изменить и не дописать ради денег ни единой сцены, ни единой строчки и все же получить деньги за роман — это было очень приятно.
Киппенберг принес с погреба бутылку мозельвейна. Когда стаканы были наполнены, Киппенберг вдруг сказал, что у Михаэля в одном месте встречается слово «попа». Он, Киппенберг, предложил бы слово «зад». Михаэль вычеркнул «попа» и написал «зад». После чего увлекающийся издатель и Михаэль принялись за стаканом мозельвейна рассуждать о немецкой поэзии. Это был очень приятный вечер.
Через несколько дней вернулась из Варшавы Илона в сопровождении своей матери, в Берлине мать остановилась у старых друзей. Приехал и муж Илоны. Он все еще не начал дела о разводе, Михаэль знал, что уже несколько лет подряд они неоднократно решали разойтись, но так и не осуществили свое намерение. Причин разрыва он не знал, потому что Илона никогда не говорила о своем замужестве и лишь случайно обронила несколько слов о муже, тактичных и уважительных. Только позже Михаэль понял, что и сама она еще не окончательно решилась на этот серьезный шаг. Но он уже смутно догадывался об этом, и инстинкт подсказал ему, что он не должен бороться за Илону, что никогда не будет между ними по-настоящему хороших отношений, если Илона не по своей воле придет к нему. Одно из двух: либо магнит притягивает с достаточной силой, либо нет.
Он пригласил Илону с матерью к обеду. Тихая дочка слесаря, которая с восьми утра стряпала, с особой тщательностью накрыла на стол и даже где-то раздобыла цветы, теперь испуганно смотрела на него невинными глазами животного, спрашивая взглядом, все ли она сделала как полагается. Она нарядилась в хорошенькое ситцевое платье. Тут только он заметил, что она очень похудела и кожа лица у нее стала безукоризненно чистой. За прошедшие три года она превратилась в миловидную девушку. Он сказал ей об этом. Ничто не дрогнуло в ее всегда приветливом лице, только немой взгляд животного ответил ему. Он подумал: «Какая из нее получилась бы хорошая жена. Тихая. И здоровые дети».
Мать Илоны — ей еще только исполнилось пятьдесят — протянула Михаэлю узкую старческую руку, без пожатия, как и дочь. Она была маленькая и изящная. Лицо с красивым овалом уже поблекло и было изуродовано базедовой болезнью. Казалось, в ней безостановочно работает мотор, от которого и происходит еле заметное подергивание лица. По взгляду, брошенному ею на Илону, Михаэль понял, что в жизни этой женщины нет ничего, кроме любви к дочери.
Они прошли в столовую. Мать одернула на Илоне блузку, которая и без того была в порядке, и не переставала одергивать блузку и бросать на Илону испуганные взгляды, пока та рассматривала в лорнет накрытый стол. Михаэль подумал: «Свою любовь она выражает в таких действиях, в которых нет и места для любви».
За столом мать придиралась к каждому жесту и каждому промаху Илоны, словно перед ней была восьмилетняя девочка, а не женщина, вышедшая замуж уже четыре года тому назад. Хотя Илона безукоризненно ела свой суп, ее заставили придвинуть тарелку ближе к себе — тогда-де она сможет сидеть прямо, а сидеть вот так, сгорбившись, и неприлично и вредно. Ей не следовало так ярко намазывать губы — вся салфетка будет от этого в красных пятнах. Мясо надо нарезать помельче и как можно тщательней прожевывать, чтобы не испортить желудок. Критический, автомат в матери не останавливался за все время ни на минутку. Изредка голос все понимающей совести побуждал ее бросать на окончательно затравленную жертву испуганные взгляды, которые, казалось, говорили: «Я знаю, что это преступление, но иначе я просто не могу».
Сначала это только смешило Михаэля. Но, увидев, что полные любви критические замечания действуют на Илону как удары кнута на открытую рану, он задумался. Всякий раз открывались дрожащие губы, словно у ребенка, которого ругают ни за что ни про что, как и тогда, когда она подумала, что Михаэль назвал ее рот не красивым, а слишком большим. Он признался себе со смущением: «Не удивительно, что ей вечно кажется, будто ее обижают, даже тогда, когда ее никто и не думает обидеть. Восприимчивый ребенок, которого дергают таким образом с раннего утра до позднего вечера и вдобавок столько лет подряд, неизбежно вырастет человеком на редкость неуверенным в себе». По какой-то реплике матери о ее собственной матери Михаэль понял, что и в ее воспитании было совершено то же преступление. Он подумал: «Поистине грехи родителей, которые неправильно воспитывали своих детей, тяготеют над ними до третьего и четвертого колена». Но он разорвет эту пагубную цепь, он знает теперь, отчего Илона утратила внутреннее равновесие, и это поможет ему избавить ее от душевных терзаний и вернуть Илону в ее духовный центр. Это был достопамятный обед.