Работая над романом «Брат и сестра», Михаэль, как и прежде, заключил себя в неприступную башню и писал, не считаясь ни с собой, ни со своим настроением, каждый день не меньше одной страницы — установленного минимума, а если повезет — еще несколько фраз сверх нормы, и каждый день он заходил на полчаса в Романское кафе — в память прежней своей богемной жизни, а также ради Иона Хестера, который дожидался ежедневной лепты — две марки на морфий — и терпеть не мог, если Михаэль запаздывал.
Как-то раз, когда он выходил из кафе — Ион Хестер уже, как обычно, обронил за две марки несколько слов о погоде, как обычно встал спустя секунду, как обычно исчез, — какой-то человек, протягивая руки, бросился к нему с радостной улыбкой! Это оказался Иоганнес Воль, немецкий Оскар Уайльд. Он по-прежнему носил длинные, зачесанные назад волосы — правда, они немного поредели, но от этого только выиграл высокий лоб. Рот был по-прежнему красив.
Михаэль тут же вспомнил, как он, еще двадцатичетырехлетним, ничего не смыслящим юнцом инстинктивно отпрянул тогда, в кафе «Стефани», когда Воль обнял его за плечи и сказал: «А вы похорошели». Но встреча спустя двадцать лет его обрадовала, и он спросил у Воля, что тот поделывает и как поживает.
— Хорошо, очень хорошо. Я женат. Моя жена учительница. У нас четверо детей. — Он достал из бумажника старую, протертую на сгибах газету и показал Михаэлю свою статью о Стефане Георге. Этому увлечению юности он явно остался верен.
Встреча с Волем побудила Михаэля по пути домой оглянуться на свое прошлое вплоть до последней парты в объятом страхом классе учителя Дюрра. Он уныло подумал: «Великим писателем — одним из великих — я не стал. До этого я не дотянул. Но я делал все что мог и еще немножко. Аминь!»
Осенью 1929 года Михаэль закончил свой роман «Брат и сестра». На взгляд Михаэля, это была его лучшая книга по языку, и он сказал себе, что в конце концов он все же выучился писать.
Как и прежде, он по двенадцать раз переписывал каждую страницу, письменный стол был всегда завален листами бумаги. Теперь стол был пуст и мертв, как в мебельной лавке. Только одно письмо, пришедшее с утренней почтой, лежало на нем — заведующий отделом публицистики «Берлинер Тагеблат» обратился ко всем известным немецким писателям с вопросом, какая женщина больше всего помогала ему в работе.
Ему вспомнилось время, когда он с неоценимой помощью Лизы писал «Разбойничью шайку» и «Причину», — полное лишений, незабываемо прекрасное, счастливое время с Лизой. Своим ответом он воздвиг памятник Лизе и закончил его словами: «Лиза была еврейка». Несколько дней спустя он прочел свой ответ в газете. Заведующий выкинул последнюю фразу.
Михаэль тотчас отправился в город. Теодор Вольф, первое лицо в крупнейшем газетном концерне Берлина, зажал в зубах коротенький, еще не погасший окурок сигареты и, приветливо улыбаясь, объяснил возмущенному посетителю, что подобные случаи, конечно, не должны иметь место. Но лично ему дело кажется несущественным. (О том, что заведующий отделом публицистики, выученик доброжелательного и приветливого редактора, еврея Теодора Вольфа, уже тогда был членом национал-социалистской партии, стало известно лишь позднее, в проклятом 1933 году. Теодор Вольф после большой, трудовой жизни умер в немецком концентрационном лагере.)
Новеллу «Карл и Анна», инсценировку «Карл и Анна» и роман «Брат и сестра» Михаэль написал непосредственно одно за другим; теперь он иссяк и нуждался в покое, как поле, которое после нескольких урожаев должно отдохнуть и накопить азот для нового урожая.
Он много читал. Иногда он перечитывал собственные книги и с радостным изумлением находил в тексте легкие, словно сами собой вылившиеся на бумагу слова, которые в одном-единственном предложении передавали сложный, трудно выразимый психологический процесс. Поскольку он теперь только читал написанное и уже не помнил больше тяжелых усилий, которые потребовались, чтобы все это написать, ему нередко приходила в голову во время чтения тревожная мысль: а вдруг он уже не способен сделать то, что раньше ему удавалось.
Прочитав одно из своих описаний природы, Михаэль мысленно выработал правило: «Длинные описания природы не задерживают внимания читателя. Писатель, который не умеет вместить описание природы в одно предложение, но дать его так выпукло, что читатель сам все видит и осязает, должен вообще отказаться от описаний природы».