Из этого круга смерти в конце концов вырвалось некоторое число эмигрантов и среди них — Михаэль. Они без всяких выездных виз перешли испанофранцузскую границу в Пиренеях. Многих задержали еще на пути к границе — в поездах, на вокзалах, многих — на самой границе. Многие предпочли смерть возвращению в марсельский ад и покончили с собой на границе, в двух шагах от свободы.
В Лиссабоне Михаэль получил через несколько недель визу на въезд в Америку при содействии комитета, основанного Франклином Делано Рузвельтом для спасения известных европейских ученых и писателей от нацистов. Девятого октября 1940 года Михаэль с тяжелым сердцем поднялся на борт корабля. Что делать ему, немецкому писателю, в Америке?
VIII
При входе корабля в нью-йоркский порт Михаэль, как это уже делали до него миллионы эмигрантов, засмотрелся на встающие из моря огромные причудливые растения — грандиозный силуэт неправдоподобно высоких зданий, густо покрывших весь Манхэттэн, которому теперь цена свыше ста миллиардов долларов и который в свое время был продан индейцами белому человеку за сумму, приблизительно равную двадцати долларам.
Михаэль прибыл в Америку настоящим оборванцем с рукописью незаконченного романа и тринадцатью долларами в кармане. Прямо на пристани представитель киностудии братьев Уорнер вручил ему в качестве аванса двести долларов. Голливудские деятели немецкого происхождения уговорили руководителей крупных студий заключить с некоторыми немецкими писателями-эмигрантами «спасительные договоры» и выплачивать им в течение года по сто долларов еженедельно. Пряча в карман расписку, представитель дружелюбно ухмыльнулся и сказал, что Михаэля ожидают через неделю в студии братьев Уорнер.
Голливуд находится на расстоянии четырех тысяч восьмисот километров от Нью-Йорка, и путь туда в самом скором поезде длится три дня и четыре ночи. У Михаэля не много осталось времени на знакомство с Нью-Йорком.
Вечером он постоял у окна своего номера на восемнадцатом этаже. Далеко во тьме на головокружительной высоте сверкали глаза небоскребов — бесчисленные светлые квадраты различных блеклых тонов — желтоватые, бледно-голубые, розовые, — совсем как в сказке. На дне пропасти шумел поток автомобилей.
В широко распахнутом большом шкафу одиноко висел непередаваемо грязный плащ Михаэля. Михаэль распорол бритвенным лезвием подкладку и достал оттуда зашитую им совершенно сплющенную рукопись, которая все двадцать восемь ночей во Франции заменяла ему подушку. С большой радостью посмотрел он на спасенную рукопись. Потом робко пробежал глазами первую страницу, написанную в другом мире, в другой жизни, еще до начала гитлеровской войны, которая грозила растоптать сердце Германии.
На следующее утро появилось несколько репортеров. Даже в самые черные дни, на пути через покоренную, разрушенную Францию, Михаэль ни одной секунды не верил в окончательную победу Гитлера, и поэтому теперь он сказал репортерам:
— Не Гитлер победит мир, а мир победит Гитлера.
По дороге в Голливуд Михаэль несколько сотен раз проезжал один и тот же городок с бензиновой колонкой, аптекой и кино. Казалось, будто какой-то фабрикант городов изготовил их несколько сотен, все по одному образцу, как детские кубики, и расставил вдоль железнодорожного пути.
Поезд иногда целыми часами шел сквозь поля маиса — ничего, кроме маиса, а потом ничего, кроме пшеницы, куда ни глянь — необозримое пшеничное море. Михаэль уже читал о том, что сельское хозяйство Америки не знает крестьянских дворов с небольшим полем и двумя-тремя коровами, как в Европе, что здесь все направлено на выпуск массовой продукции, точно так же как и в промышленности. Он подумал: «Наверно, по всей Америке не найдешь ни одной навозной кучи».
В студии братьев Уорнер Михаэлю тут же выделили кабинет, секретаршу, говорившую по-английски и по-немецки, и письменные принадлежности, которых хватило бы на сто сценариев. По целым неделям ровно ничего нового не случалось. Михаэль почитывал кой-какие книги, секретарша расчесывала волосы гребнем и щеткой, выщипывала и подводила брови, делала маникюр. Два раза на дню она с большим старанием покрывала ногти лаком. Пишущая машинка бездействовала.
Михаэль должен был являться на студию ровно к девяти часам. Служащий за окошечком отмечал его приход. В пять часов, проскучав целый день, Михаэль уходил домой, и за все это ему каждую субботу выписывали чек на сто долларов.
Американский сценарист из соседнего кабинета, зарабатывавший в неделю 3500 долларов, открыл секрет, почему Михаэлю не поручают никакой работы. Дружелюбно улыбаясь, он объяснил: они просто не допускают мысли, что писатель, который соглашается работать за сто долларов в неделю, может написать что-нибудь стоящее. Вот лично он проводит ежедневно от пятнадцати до двадцати минут в уборной и подсчитал, что братья Уорнер за одно только пребывание там платят ему сто долларов в неделю. That means: five thousand and two hundred a year.[6]