Михаэль сделал приятное для себя наблюдение, а именно, что он может сосредоточенно работать и в то же время слушать музыку. Две эти противоположные способности — творчество и восприятие — уходили корнями в одну и ту же область чувств, углубляя и усиливая друг друга. Таким образом, работа шла у него очень успешно, хотя ему нередко приходилось прерывать ее и приглушать звук, потому что в промежутках между симфониями Моцарта и Бетховена или даже между частями одной симфонии радио во весь голос расхваливало общепризнанное лучшее и самое дешевое хозяйственное мыло, авторучку, которой можно писать даже под водой, или легкое и надежное слабительное. А слушать симфонию Бетховена и одновременно принимать ушами надежное слабительное Михаэль еще не научился.
В экономическом разделе «Нью-Йорк таймс» Михаэль вычитал, что американские предприниматели ежегодно расходуют на рекламу миллиарды долларов. Он не мог не признать, что специалисты по рекламе — дикторы на радио, художники и авторы текстов в газетах и журналах, получающие баснословные деньги за то, что они не только с лихвой окупают истраченные миллиарды, но и сверх того приносят сотни миллиардов дохода, — являются непревзойденными мастерами внушения. Даже Михаэля, несмотря на весь его скепсис, они не раз ввели во искушение и побудили покупать товары, которых он по собственной инициативе ни за что бы не купил.
Знакомый профессор-экономист сказал Михаэлю, будто разгул рекламы отчасти повинен в том, что американские рабочие, несмотря на высокие заработки, вынуждены всю жизнь вести непрерывную и ожесточенную борьбу за доллар. Реклама высасывает из загипнотизированных людей с трудом заработанные деньги и снова возвращает их предпринимателям, чьи обороты все увеличиваются, а головокружительные барыши растут из года в год. И в результате оказывается, что у маленького человека есть решительно все — холодильник, стиральная машина, пылесос, радиоприемник, телевизор, полдюжины всяких кухонных приспособлений, страхование жизни, страхование от несчастных случаев, место для могилы и оплаченное право на гроб, — есть все, только нет жизни. Ибо маленький человек должен в рассрочку оплачивать весь этот машинный парк, за каждую машину столько-то долларов еженедельно, а все это добро в совокупности стоит гораздо больше, чем он один может выплатить, и вот жене тоже приходится идти на работу и включаться на всю жизнь в борьбу за доллар. А по вечерам муж и жена сидят друг против друга, окруженные своей коллекцией машин, сидят, уставшие после трудового дня, и подсчитывают, сколько им еще осталось выплачивать, а тем временем голос диктора с неотразимой убедительностью уже рахваливает новейшую, небывало улучшенную модель телевизора — неизмеримо увеличенный экран, и, вдобавок, очень удобно выплачивать — всего каких-то несколько долларов в неделю. Средний американец, загипнотизированный рекламой, остается, на благо предпринимателей, до конца дней своих рабом высокого уровня жизни. Возмущенный профессор даже вскочил со стула:
— Yes, sir, that’s one side of the American way of life.[7]
Михаэль заметил, что этим отчасти объясняется угрожающее духовное оскудение среднего американца. Американская экономика и насквозь промашиненный образ жизни привели к тому, что человека слишком увлекают чисто внешние стороны бытия. Внутренне американец — это самое одинокое существо на земле. По вечно ищущему взгляду американца сразу можно догадаться, что он живет не прошлым и не настоящим, а будущим, — но это значит, что он вообще не живет, несмотря на внешний блеск. Улыбнувшись, он закончил свою речь следующими словами:
— Боже, спаси человечество и не дай американскому образу жизни распространиться по всему земному шару.
Пока внушительная карусель под названием Нью-Йорк с восемью миллионами седоков шумно вращалась вокруг доллара, Михаэль сидел у себя в квартире и с раннего утра до позднего вечера работал над серией небольших рассказов, изображавших разрушенную послевоенную Германию.
Он уже отказался от попытки написать рассказ из американской жизни. Михаэль считал, что умеет без особого труда изображать англичан, французов, итальянцев — короче говоря, европейцев всех национальностей. Но написать серьезный, настоящий рассказ, в котором действовали бы американцы, он не мог, потому что в Америке совсем другой уклад жизни и американец совсем иначе реагирует на все жизненные явления. Хотя Михаэль прожил здесь семь лет, он даже отдаленно не изучил американцев так глубоко, как это требовалось для правдивого их изображения.