Паули снова подвел Матильду к столу, где сидели школьные товарищи Зилафа. Она накинула на плечи кружевной шарф и отсутствующим взглядом посмотрела на опрокинутые рюмки и на батарею бутылок — пустых и еще не допитых. Вон там сидит Зилаф с поднятым бокалом шампанского в руке, а рядом с ним черноволосая женщина. Нет, Матильде не больно.
К их столу подошел Уэстон. Зилаф отставил свой бокал, словно его поймали на месте преступления.
— Пожалуйста, — сказал он смущенно и, внезапно отрезвев, посмотрел вслед Матильде и Уэстону.
В большом зале они встретили министра. Не так давно Уэстон познакомился с ним через своего брата, дипломатического представителя Англии в Женеве. Министр принял Матильду за жену Уэстона и спросил ее, хорошо ли она чувствует себя в Швейцарии.
— О, прекрасно, — сказала Матильда серьезно: так свободно и радостно было у нее на душе.
Заиграла музыка, они были первой парой, вступившей в круг. Уэстон молчал, считая, что чудесная ошибка министра красноречивее всяких слов. Голова Матильды доходила только до его губ, и само собой получилось так, что Матильда легко, как пушинка, прильнула к его груди. Они танцевали медленный вальс, и Матильде хотелось, чтобы он никогда не кончался. Уэстон чувствовал, что Матильда стала ему неизмеримо ближе.
Но потом, когда они сидели в баре, радость ее омрачилась. Ей казалось, будто она бросила свой дом неубранным. Она сидит рядом с Уэстоном, а в доме у нее страшнейший беспорядок. Так не годится.
Выражение счастья сошло с ее лица. Теперь она была уже далеко от Уэстона.
— Отведите меня, пожалуйста, опять к тому столу.
Но Уэстон словно не расслышал ее просьбы. Он сказал:
— Завтра я отвезу вас в Англию к сестре моей матери. У нее вы останетесь до тех пор, пока мы сможем пожениться.
Лицо Матильды на секунду озарилось слабой улыбкой — так поразила ее решительность молодого англичанина. И все же, встретив растерянный взгляд Матильды, Уэстон понял: эта женщина беззащитна перед жизнью, такие, как она, не убегают от мужа прямо с бала. Она все еще была девочкой-безручкой.
Как ни огорчался Уэстон, он был безоружен. Его бы не остановили никакие внешние препятствия, но он не мог нарушить волю Матильды, решившей покориться судьбе. В отчаянии он сказал:
— Но ведь вы ужасно несчастны.
Матильда нашла в себе силы улыбнуться.
— Да нет же… Отведите меня, пожалуйста, к мужу.
Уэстон отвел ее. В эту минуту он потерпел величайшее поражение в своей жизни.
В полночь веселье за столом школьных товарищей Зилафа достигло своего апогея. Один тост следовал за другим; чаще всего в этой компании пили за жизнь, откупоривая все новые и новые бутылки. Черноволосая женщина, сидевшая рядом с Зилафом, хохотала без умолку, но Матильду это не трогало. У нее было такое чувство, словно ее покинули одну на необитаемом острове. Корабль уже отплыл.
Внезапно Зилаф обратился к ней:
— За твое здоровье, сказочная принцесса! Не дадим звезде погаснуть? Звезда! Ха-ха!
Матильда побледнела как полотно.
Наступило неловкое молчание; повинуясь какому-то непонятному импульсу, румын набросил кружевную шаль на плечи Матильды. Паули увел ее из зала.
Губы не повиновались Паули, уголки его рта дрожали, когда он заговорил с Матильдой.
— Он не такой уж плохой, просто он выпил лишнее.
— Но зачем он это сказал? Как раз это? Именно это? — жалобно возразила Матильда.
Они молча сидели на террасе. Лунный серп поблескивал в озере. Воздух был недвижим. Искоса поглядев на Матильду, Паули устремил взгляд в темноту. Он глубоко задумался.
— Раньше, когда Зилаф учился, он был совсем другой. В тебе он видит качества, которые сам утратил. И это его мучает. Человек не желает, чтобы его ближний свято хранил то, что он предал. Иногда это рождает ненависть.
— Что же нам делать, Паули? — спросила Матильда после долгого молчания. На ее губах играла грустная улыбка. На свой вопрос она не ждала ответа.
На темном небе с треском лопнула шутиха, красные и голубые звездочки разлетелись во все стороны и бесшумно утонули во мраке. В саду пускали фейерверк. На террасу хлынула толпа. Паули проводил Матильду домой.
Уэстон, как был, во фраке, опять очутился в баре: художник-швейцарец только что расправился со второй порцией отварного мяса.
— Где здесь можно напиться? — спросил Уэстон
— Повсюду! Наши натуральные вина не очень крепкие, но зато они натуральные. Вы можете напиться в любой пивнушке, иными словами — в каждом третьем доме. Насчет вина мы не мелочны. Этого от нас не отнимешь. Но если вы желаете пить по-настоящему, надо пойти на Глоккенгассе, пять.