Не успела погаснуть молния, ослепительная, словно вспышка магния, как раздался короткий, резкий удар грома. А потом комната снова погрузилась в тьму, но Матильде все еще казалось, что ее кровать стоит дыбом.
Молния расколола неподвижную толщу облаков, и через эту небесную щель ураган обрушился на лес, который, словно единое целое, раскачивался взад и вперед, пока облака снова не сомкнулись и протяжный вой бури не замер, стеная вдали.
Вдруг весь лес стал желто-зеленым, как будто его осветило солнце. После этой первой молнии, разрядившей неимоверное напряжение, которое сковывало природу, молнии вспыхивали почти непрерывно, и было непонятно, за какой из них следует тот или иной удар грома. Светло-зеленый лес то исчезал, то снова появлялся из густого мрака, такой же зеленый, как днем; и за каждым раскатом следовал новый раскат. Внезапно из туч с сокрушительной силой хлынули потоки воды, словно на небе прорвалась гигантская плотина.
Матильда зажгла свечу.
— Что делает сейчас зверье? Как оно спасается от этого потопа? А птицы, жуки, бабочки и всякая мошкара? Каким образом они ухитряются пережить такую грозу?! И все же завтра утром при свете солнышка ты увидишь у ручья стрекоз.
Уэстон взял руку Матильды и стал осыпать ее короткими поцелуями.
— Я хотел с тобой поговорить.
Вспышки молний то и дело освещали ели и сплошную завесу дождя, а Уэстон в это время рассказывал Матильде о задуманном им труде и объяснял, почему он собирается жить не в Англии, а в Швейцарии. И Матильда, бесконечно обрадованная, с недоверием спрашивала, хочет ли Уэстон поселиться здесь ради самой страны или же только ради нее?
Уэстон ответил шуткой, за которой скрывалась правда:
— Ты и Швейцария для меня неотделимы, а я ведь с тобой.
Теперь на прогалине, почти над самой землей, плясали безобидные огни — расшалившиеся дети молний, а невидимая плотина на небе снова закрылась; внезапно все стихло.
Но потом старый бог грома и молний на секунду опять залил весь мир ослепительным светом и произнес свое громовое слово, потрясшее и небо и землю.
— Ого! — сказала Матильда.
Рано утром Матильда в одной ночной рубашке подошла к окну. Насколько она могла судить, лес не понес урона. Молнии пощадили ели, даже сучья и те не были обломаны бурей. И все же лес изменил свой облик. На ветвях стало меньше хвои. Казалось, ураган сорвал с каждой ели одно из ее зеленых покрывал. Верхушки еще только выпрямлялись, очень осторожно, с опаской.
— Деревья похожи на людей, спасшихся от большой беды, — сказал Уэстон, — сейчас они беседуют за рюмкой коньяка, вполне разумно беседуют, хотя еще не оправились от пережитых страхов.
Прогалина превратилась в озеро, поросшее травой. Ручей стал многоводным и быстрым. От земли и от леса подымался пар. Зато безлесные горные вершины, ночью первые принявшие на себя удар стихий, одинокие вершины, еще недавно опутанные сверкающими молниями, как ни в чем не бывало розовели на фоне утреннего неба, синего, словно шелк, который вот-вот зашелестит.
Дни стали короче, а ночи холоднее, и черный, как уголек, дрозд резче выделялся на осенней посеревшей траве, — без всякой видимой цели он бегал вприпрыжку взад и вперед по поляне, словно разыскивая то, чего уже давно нельзя разыскать. Каждое утро над прогалиной клубился туман, а в пять часов дня золотой шар солнца уже скрывался за лесом. Хвоя стала гуще, тверже и темнее, как будто ели готовились к зиме, которая в этих краях наступает рано и тянется долго в ущерб всем остальным временам года.
Уэстон отнес в машину чемоданы и свернутую палатку. Матильда в последний раз отправилась в лес на то место, где она зачала ребенка. Она немного постояла, держа руку на животе.
Одну ночь они провели на хуторе у Астры. Утром в дом прибежал работник и сообщил, что со двора угнали лошадь и телку. В дымоходе пропал окорок и, кроме того, исчезли радиоприемник и две небесно-голубые стеклянные вазы, стоявшие в комнате. Голубые вазы красовались на складном столике в палатке, которую охотник на орлов разбил в поле за коровником. К одному столбику был привязан теленок, к другому — старая лошадь. Между ними полыхал костер, над которым коптился окорок.
Охотник на орлов задумал одно интересное дельце — он решил поставить палатку на колеса, впрячь в нее лошадь и теленка и двинуться куда глаза глядят, чтобы наконец-то избавиться от опеки Астры.
— Мы будем давать представления. Я могу ходить на руках, на ступни ты поставишь мне вазы — только очень осторожно, — а потом ты начнешь обходить публику с шапкой. Теперь мы — цирк. — Он окинул критическим взором старую клячу. — Ее придется выдрессировать, и теленка тоже. Кроме того, нам надо раздобыть кастрюлю, кофейник и, пожалуй, еще артистку.