Но тут чья-то рука опустилась на плечо Уэстона. Человек, радостно приветствовавший его, был знаменитый немецкий историк, чей последний доклад Уэстон слушал когда-то в Лондонском историческом обществе. В этот день, 19 апреля 1933 года, историк бежал через германскую границу в Швейцарию, захватив с собой лишь рюкзак с самыми необходимыми вещами. Он все бросил на произвол судьбы: жену и сына, работу, которая была содержанием его жизни, свой дом, привычный уклад. В ту минуту, когда фашистские негодяи ворвались через парадное в дом историка, чтобы резиновыми дубинками загнать хозяина этого дома в концлагерь, он вышел через черный ход, навсегда простившись со своей прежней жизнью.
После рассказа профессора он и Уэстон молча посмотрели друг другу в глаза. Смущенно улыбаясь, историк спросил:
— Вы ходили за покупками?
Уэстон, желания которого были крайне скромны — он хотел жить трудовой жизнью и мечтал о маленьком счастье для себя и своей семьи, — невольно прижал к груди пакет.
— Да, я купил яблоки.
Он условился на следующий день встретиться с историком, чья жизнь, полная труда, была варварски разрушена.
Дома Уэстон сразу же позвонил сестре. Матильда еще спала.
Рано утром дочка Матильды, проспавшая восемнадцать часов в палате для новорожденных, проснулась.
Сестра обмыла Матильде грудь и пошла за девочкой.
Сама Матильда только незадолго до этого пробудилась от долгого глубокого и целительного сна. Она еще не видела ребенка. Вопреки предписанию врача, Матильда села на кровати — это оказалось неимоверно трудно. Она бросила взгляд на дверь. «Вчера я и она были одним целым. А сегодня мне ее принесут. Быть может, все это в порядке вещей. И все же я не в силах постичь, как это мне принесут мою собственную маленькую девочку. Я увижу ее в первый раз в жизни — в ее и в моей жизни».
— Это еще что такое! Вам нельзя садиться. Как вы вообще могли сесть без посторонней помощи?
Но Матильда ничего не ответила, она даже не шевельнулась: не отрываясь смотрела она на узелок в шерстяном одеяльце.
Сестра положила белый толстый узел на стол для пеленанья и начала разворачивать его. Узел становился все тоньше и тоньше. Сестра стояла спиной к кровати.
Матильда теперь ничего не видела, но вдруг она услышала какой-то звук, напоминающий жалобный писк новорожденного щенка, для которого этот мир еще слишком непривычен и огромен. Новая жизнь возвестила о себе. Писк ребенка потряс Матильду глубже и совсем иначе, чем потрясают счастье и горе. Матильда почувствовала как бы укол в сердце. Невольно она подняла руки и попросила:
— Дайте мне ее, пожалуйста.
Сестра уверенными движениями завернула девочку в пеленку. Теперь новорожденная лежала у нее на руках, словно вытянутый в длину кусок теста, перехваченный посередине белой салфеткой.
— Вот ваша дочь. Только сперва ложитесь.
Но Матильда, хотя она и не в силах была поднять руку, не легла. Первая встреча с ребенком была ни с чем не сравнимым событием.
На красном личике чуть шевелились губы, настоящие маленькие губы, влажные и розовые. Пальцы с крошечными перламутровыми ноготками тоже шевелились, а колени были согнуты. У ее ребенка были колени и ножки.
Сестра с решительным видом подошла к потрясенной Матильде и приложила к ее груди завернутое в пеленки чудо.
— Ваша дочь голодна. Жизнь начинается с голода.
— Голодна? — Матильда растерянно покачала головой. Неужели ее ребенок может испытывать голод? Истерзанное тело молодой женщины уже не ощущало боли, но зато странная ноющая боль появилась в груди. Матильда посмотрела на чмокающий ротик, схвативший ее сосок.
— Она умеет глотать?
— Умеет.
— Кто же ее научил?
— С такими вопросами нужно обращаться к самому Господу Богу.
Но тут в грудь Матильды ткнулся крохотный кулачок, пролилось несколько капель молока, белый молочный ротик продолжал усердно сосать, и вдруг малышка посмотрела на мать, словно хотела успокоить ее: теперь, мол, все в порядке.
Этого Матильда не выдержала, из глаз у нее полились слезы.
— В следующий раз мы дадим ей правую грудь, — сказала сестра, выходя из комнаты.
Закрыв глаза, Матильда целиком отдалась своей новой обязанности — кормлению ребенка; для нее это было невыразимым наслаждением.
Когда Уэстон позвонил, сестра сказала, что его визит будет еще слишком утомителен для Матильды.