— Думаю, что завтра вы уже сможете прийти и вручить наконец свой букет.
— Значит, вы все же признаете за мной некоторое право увидеться с женой и с ребенком? — спросил Уэстон. Но сестра уже повесила трубку.
Уэстон пришел с цветами, хотя он заранее представлял себе усмешку сестры. Теперь он сидел в том же самом кресле, положив себе на колени мимозы. Ему пришлось ждать; сложная процедура, разыгрывавшаяся в палате, не предназначалась для мужских глаз.
Накануне вечером Матильда заявила, что перед посещением Уэстона ей необходимо вымыть голову. Пораженная таким ни с чем не сообразным требованием, сестра пожала плечами и ушла, не удостоив Матильду ни единым словом — она не желала объяснять, почему сразу после родов нельзя мыть голову.
Теперь сестра пудрила и расчесывала щеткой волосы Матильды. Ловко справилась она и с другой трудной задачей — надела на Матильду ее нарядную ночную рубашку. По просьбе Матильды она совсем опустила жалюзи, а потом, после целого ряда указаний, подняла их ровно настолько, чтобы посетитель мог получить лишь самое смутное представление обо всем, что творилось в комнате. Наконец сестра придвинула колыбельку со спящим ребенком к кровати и сказала подозрительно кротким голосом:
— Ну вот! Дело сделано, ребенок появился на свет, а мамаша уже опять принарядилась. Теперь он может являться на все готовенькое.
— Вам не нравится мой муж?
— Наоборот, я нахожу его на редкость милым человеком, — сказала сестра вполне искренне и с равнодушным видом вышла из палаты.
Несмотря на то что Матильда вот уже три дня как рассталась с Уэстоном, рассталась с ним в совсем иной жизни, и он мог каждую минуту войти, она, позабыв обо всем на свете, погрузилась в созерцание спящего ребенка.
Как-то раз, когда они еще жили в охотничьей сторожке, Уэстон спросил Матильду, спокойно ли у нее на душе, и она ответила ему с серьезным счастливым лицом: «У меня больше нет души. Ты — моя душа». Теперь она не могла бы так сказать. Выражение ее глаз изменилось не только потому, что Матильда выполнила великое предначертание природы и была на волосок от смерти, но и потому, что ребенок перевернул всю ее душу.
«Это совсем не так просто найти в сердце место для обоих, не отнимая ничего ни у него, ни у Барбары», — думала Матильда, со страхом поднимая и ощупывая грудь; она боялась, что у нее пропало молоко. А ведь через четверть часа ей уже опять надо кормить. Грудь была пустая. Но стоило проголодавшемуся ребенку пискнуть раньше времени, как у Матильды в груди появилось уже знакомое ей болезненное ощущение: молоко так быстро и сильно прилило к соскам, что капелька его пролилась. Грудь стала мокрой.
Ребенок опять успокоился. Матильда взяла зеркальце. «Как помогает пудра», — думала она, проводя пуховкой по лицу; пятна на нем уже успели побледнеть. Но глазам, окруженным темными тенями, пудра помочь не могла.
Позабыв обо всем на свете, она снова устремила взгляд на маленький затылочек и на крохотный красный кулачок, который шевелился около уха на виске. Но вот в дверях палаты, где все еще было легко ранимо, где жизнь еле теплилась, появился цветущий человек, чье загорелое лицо являлось как бы символом грубого мира, простиравшегося за этими стенами.
Матильда поздоровалась с Уэстоном так весело, словно она лежала в постели исключительно для собственного удовольствия. Но Уэстон, бросив взгляд на отмеченное печатью страданий лицо Матильды, понял, что ей пришлось пережить; от ужаса он не мог произнести ни слова. Жалость к Матильде сжигала ему душу.
В палату вошла сестра, она придвинула стул к кровати и сказала:
— В вашем распоряжении, господин Уэстон, десять минут. Через десять минут вашу дочь нужно кормить.
Когда Уэстон, стараясь подавить волнение, ответил сестре, было уже поздно, сестра вышла.
— Лучше бы я подождал в приемной, — сказал он, — тогда мне можно было бы посидеть здесь дольше.
Матильда все еще улыбалась и смотрела на мужа с таким выражением, будто ребенок без всякого ее участия слетел с неба. И Уэстон попытался замаскировать свое волнение шуткой:
— Я все никак не могу угодить сестре. Даже цветы и те она у меня отобрала.
— Может быть, они слишком сильно пахнут? Как, по-твоему?
Не слушая ее, он сказал:
— Теперь, Матильда, ребенок уже с нами, теперь все тяжелое позади.
Матильда видела, что он потрясен до глубины души. В то же время она вдруг осознала, что материнская любовь и любовь к мужу подобны двум рекам, которые никогда не сольются.