Взглядом она показала, что хочет прижать его к сердцу. А потом сказала:
— Она здесь. Можешь посмотреть на нее!
Конечно, Уэстон посмотрит на ребенка, раз Матильда этого желает. Он даже обошел вокруг колыбельки, чтобы лучше разглядеть красное, еще неосмысленное личико.
Разумеется, трудно так сразу представить себе, что здесь лежит их ребенок. Только что он был нераздельно связан с матерью, а теперь лежит сам по себе в своей колыбельке. И все же он, Уэстон, не может утверждать, что питает к этому ребенку какие-то чувства. Наверное, он трогателен. Все новорожденные — трогательны. Уэстон так и сказал Матильде.
— Какой трогательный ребенок, — сказал он.
Матильда молча улыбнулась, а потом, замирая от нежности к малютке, проговорила:
— Ведь я так старалась.
Тогда Уэстон неуверенно провел кончиками пальцев по светлым шелковистым волосикам ребенка и решительно заявил:
— Это и видно.
Он хотел добавить, что со временем их дочка обязательно станет красивой девушкой, но ребенок заплакал. Матильда испугалась. Ребенок кричал во всю мочь. Матильда со страхом схватилась за грудь. Около колыбельки откуда ни возьмись появилась сестра. Поднялся такой переполох, что Уэстон не знал, куда ему деваться. Сестра молча взглянула на него.
Стоило Уэстону уйти, как плач тотчас же прекратился.
Уэстон прислонился к дверному косяку; он жалел, что так и не поцеловал глаза Матильды, в которых отражалось все пережитое ею. Медленно и нерешительно направился он к выходу. Но, пройдя несколько шагов, снова остановился. Он вспомнил лицо жены. Взгляд Матильды потряс его. Он подумал: «Только человек, чьи чувства подверглись чудовищному распаду, может покинуть женщину, родившую ему ребенка».
В палате было тихо. Новорожденная с царственной непосредственностью вкушала то, что ей было предназначено самой природой; насытившись, она отвернулась от источника жизни. Матильда снова дала ей грудь. Девочка, словно играя, тихо почмокала, посмотрела на мать и снова отвернулась, на этот раз окончательно.
Сестра смазала живот Матильды оливковым маслом, а потом снова затянула его в корсет, похожий на панцирь; на корсет она положила плоский тяжелый мешок со свинцом.
— Вам очень неудобно. Знаю. Но это необходимо, если вы хотите опять стать такой же красивой, как были. А ведь вы этого хотите, не правда ли? — Сестра вышла из палаты.
«Конечно, хочу».
Заметив, что ребенок заснул, Матильда также закрыла глаза.
Она вышла из родильного дома на неделю позже, чем женщина, лежавшая в соседней палате. На следующий день, надев застиранное платьице, которое она носила еще девчонкой — оно опять стало ей впору, — Матильда расположилась под могучим каштаном в саду, — ярко-зеленые, прямые, как копья, побеги каштана возвещали о том, что лето уже не за горами; рядом с Матильдой на сложенном в несколько раз шерстяном одеяле лежал ребенок.
Когда Уэстон, работавший в своем кабинете за письменным столом, невзначай посмотрел в окно и увидел эту картину, ему показалось, будто он, очнувшись от грез, узрел наяву то, что ему приснилось. Он вспомнил, как боялся, что Матильда умрет родами. Картина безмятежного счастья, которую он нарисовал себе накануне родов, на этот раз не исчезала. Уэстон вышел в сад.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Матильда подвинула коляску к цветущим кустам сирени; в апреле, когда Барбара родилась, они были еще совсем голые. «Если наблюдаешь ежедневно, как постепенно расцветает сад, тебе не кажется, будто время летит слишком быстро», — подумала Матильда.
Выйдя из дома, Уэстон направился к Матильде; он смотрел на нее до тех пор, пока не изучил каждую черточку ее лица. Она опять стала такой же, какой была год назад во время их свадебного путешествия.
После возвращения из родильного дома Матильда держала Уэстона на некотором расстоянии. Он не понимал, чем это вызвано и что за этим скрывается. Ее новое отношение к нему было таким же естественным, как и все ее поступки.
Матильда поздоровалась с мужем, как с близким другом, в присутствии которого можно, не стесняясь, быть самой собой. Обрадованная его неожиданным появлением в саду, она оставила ребенка в тени возле кустов сирени и взяла мужа за руку. Нет, Уэстон не вправе жаловаться — теперь он безраздельно владел ее вниманием. Как добрый товарищ, Матильда сразу же заговорила о его работе. И тут Уэстон не мог ничего возразить. Правда, он пришел сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать с Матильдой свою «Историю Англии». Ему просто хотелось, как прежде, побыть вдвоем с женой. Но, оказавшись возле Матильды, Уэстон снова ощутил расстояние, которое она сохраняла между ними с присущей ей непосредственностью и простотой. Невольно он спросил себя, не разлюбила ли его Матильда?