Уэстон не мог бы утверждать, что Матильда намеренно устроила обед на кухне и что она не хотела остаться с ним наедине. Да и вообще, отдаляясь от него все эти последние месяцы, она ни разу не делала это намеренно. Больше всего Уэстона пугало, что Матильда держалась от него на расстоянии с той непосредственностью, с какой одно деревцо держится поодаль от другого.
Беседуя с Марией, Матильда с аппетитом ела, ибо «генеральный смотр» показал ей, что она осталась такой же тоненькой, как была.
— Ну как, твой муж доволен работой у нас в доме? Вообще он доволен жизнью?
— У мужа только одно на уме — разводить канареек и чтобы самцов было побольше!
— Почему же?
— Да потому что самцы поют. У него уже целых шестнадцать кенаров. А больше его ничто на свете не интересует. Можешь мне поверить — до свадьбы, да и вообще в первое время он был совсем другой.
— Как так другой? — спросила Матильда с самым невинным видом.
— Очень просто, другой, да и только! — Мария отрезала кусок мяса. — Мясо опять слишком молодое. Придется покупать в другой мясной. А ты как считаешь?
Но у Матильды вдруг мелькнула мысль, что в присутствии Уэстона не худо бы поговорить о семейной жизни Марии.
— Как так другой? — переспросила Матильда.
— Ты сама знаешь, какие они бывают вначале. Ну, а после они заводят себе канареек. По-моему, раньше и я была для него чем-то вроде канарейки!
— Значит, тебе надо петь, хоть ты и не кенар, — сказала Матильда сухо, но с довольным смешком.
— Все это, конечно, глупости, но иногда я все же думаю: после сладких пирогов тебя ждет сухой хлеб. Все в свое время! — Мария встала, чтобы принести кофе. — Знаешь, если мясо слишком молодое, ничего путного из него не приготовишь.
Но Матильда не желала говорить о мясе.
— Тем не менее ты ведь хорошо живешь с мужем! Очень хорошо!
— Да, конечно! Только мужу незачем было заводить себе канареек, мы и так покончили бы со всякими глупостями. Сперва люди безумствуют, а потом у них не находится друг для друга ласкового слова. Так, что ли?
Но тут в разговор вмешался Уэстон:
— Только на днях ваш муж сказал мне, что брак с вами для него счастье.
— Охотно верю. Конечно, ему приятно иметь возле себя близкого человека. Это согревает душу. Он спокойно разводит себе своих пичужек и не боится одиночества. — Мария рассмеялась. — Ну и бог с ним! Мне хватает моего малыша,
На вопрос Уэстона, не выпить ли им кофе на террасе, Матильда ответила кивком и сияющей улыбкой, но перед этим она вышла через черный ход в сад, чтобы посмотреть на собаку, которая в то утро принесла трех щенят.
Мария накрыла стол на террасе. Когда-то и она состояла в Обществе цветов. Но вскоре вышла из него, так как подозревала, что кассир Общества, Астра, слишком вольно обращается с казенными деньгами. Роспуск Общества цветов, на который три лакомки дамы-патронессы решились из-за мороженщика, — перед ним они не могли устоять, — подтвердил подозрения Марии.
Щенята были такие же короткошерстые и черные, как мать, и поэтому Матильде показалось сперва, что, кроме ощенившейся суки, в гараже никого нет. Сука — крупная дворняжка — забрела к ним несколько месяцев назад и прижилась. Это было нелюдимое и злое существо, никого не подпускавшее к себе и не вызывавшее ни в ком симпатии. Но природа, совершая свой извечный круговорот, включила в него и эту собаку-изгоя, возложив на нее важную миссию. Собака лежала неподвижно; щенята высасывали из нее последние соки. Влажные, отливающие перламутром глаза дворняжки — по ним можно было судить о пережитых ею страданиях — бесцельно блуждали. Матильда участливо потрепала лоб и уши собаки и расстелила старое одеяло на цементном полу около миски с едой.
Положив руку на остывающий кофейник, Уэстон пытался понять, каким образом разговор о семейной жизни Марии мог касаться его. Все это было ему очень неясно. Потом он увидел, как Матильда шла по лужайке. Она медленно приближалась к дому, по обыкновению чуть склонив голову набок.
«Много лет назад я видел эту картину во сне; Матильда идет по лужайке… Моя покойная мать строго-настрого приказала: «Напиши ей».
Воробей пробудил Уэстона от его сна наяву. Матильда его грез уступила место живой Матильде, которая шла к нему в своем коротком летнем платьице. И вдруг Уэстона охватила глубокое волнение при мысли, что она принадлежит ему. Теперь. Уэстону казалось, что он снова должен завоевать свою жену.