Вскоре Иоганна лежала в крохотной комнатке. В окно глядели верхушки каштанов, росших в больничном саду. Кровотечение ослабело. Ночью оно совсем остановилось. А к утру начались схватки.
На следующий день товарищ Стива принес письмо. Когда боли немного утихли и Иоганна снова увидела белый свет, она вскрыла конверт.
«Дорогая Иоганна!
Понадобились месяцы, чтобы получить бумаги — для тебя и для меня. Я не писал, пока все не выяснится. А теперь могу сообщить, что 10 выезжаю. Жди меня 21 июля. Свадьбу отпразднуем в Америке. Жить будем на ферме, во флигеле. Все уже готово, все свежевыкрашено и снаружи и внутри, я и камин сложил — как хорошо будет зимним вечером посидеть у камелька. Приготовься в дорогу, выедем сразу, без задержки. Шифскарты у меня на руках. Отец и мать сияют от радости, а уж как я рад, этого описать нельзя. Итак, до 21 июля. Тогда я расскажу тебе, как тяжко и тоскливо было ждать и сколько было волнений. Но скоро все это минует. Уже сейчас миновало.
Твой Стив».
Сильная схватка — один растянувшийся на долгие минуты удар молотом, режущий тело лезвиями бритвы, вырвал ее из состояния блаженной радости. А потом она снова и снова перечитывала письмо.
После обеда появился доктор Гросс, совершавший обход с двумя ассистентами. Обследовав роженицу, он пришел к выводу, что нормальные роды невозможны. Только кесарево сечение может спасти мать и ребенка. Операцию надо сделать не откладывая, так как боли от схваток могут ослабить сердце.
Час спустя Иоганна лежала на операционном столе. Ребенка извлекли благополучно. А через десять минут после родов Иоганна умерла от сердечной слабости. Ребенок, девочка, остался жив. Ее взяла к себе фрау Бах. Товарищ Стива послал ему телеграмму.
XVI
Как-то в субботу — стоял уже сентябрь — все двенадцать учеников вместе с Катариной собрались на высокой набережной Майна против старой крепости, седой громадой вырисовывавшейся в сером небе. Солнце еще не всходило. Внизу, по застланной туманом реке, на сотню метров растянулся плот из ободранных елей; их срубили в Фихтельских горах и сплавляли во Франкфурт.
Уж вел с плотовщиком переговоры: пусть подвезет их до Спессарта за пачку трубочного табаку. Это была нешуточная цена за проезд. Плотовщик подмигнул ребятам, и вся компания мигом очутилась на плоту.
Пока Руфь жила в Вюрцбурге, Давид не баловал ее своими посещениями, да и заходил он всегда на несколько минут. Но с ее отъезда прошло уже три месяца, и мальчик затосковал. Чуть не плача, рассказал он Ужу, что обещал сестре навестить ее и хочет сдержать слово. Тогда ученики решили совершить экскурсию в Спессарт. Идея отправиться на плоту принадлежала Ужу. Не первый год мечтал он о таком путешествии.
Управляемый молодым плотовщиком, который стоял впереди под брызгами кипящей пены, плот стремительно проскочил через запруду под старым мостом и несколько минут спустя плавно заскользил по широкому плесу, мимо Иоганнина сарайчика и женского монастыря «Небесные врата». По этим местам проходила Руфь в прошлом году, совершая свой горестный путь обратно, в родной город. Миновав их, она увидела Иоганну, мывшую ноги в реке.
Ученики рассыпались по всему плоту, никому не сиделось на месте. Здесь Майн делал крутую петлю. Издали казалось, что огромный плот, усеянный скачущими древесными блохами, врезался в поросший виноградными лозами холм, еще окутанный голубоватой утренней дымкой. Нужна поистине акробатическая ловкость и незаурядная сила, чтобы провести через речную излучину даже и вдвое меньший плот. Плотовщик всеми силами налегал на багор, однако на середине излучины их так относило к берегу, что дюжего парня на целый метр поднимало в воздух, причем плот под его ногами уходил все дальше и дальше. Лицо коренастого молодого плотовщика было таким же суровым, как его работа.
Пройдя излучину, плот снова спокойно заскользил по быстрине. Высоко в небе его провожала серая цапля; неподвижно распластав крылья, она описывала широкие круги, словно маленький небесный конькобежец.
Утро было серое Катарина продрогла. Уж накинул на нее свой пиджак. Он заботливо застегнул его на все пуговицы, поставил воротник и осторожно вытащил наверх волосы девочки, крепко перевязанные темно-красной бархоткой. Катарина была в своем голубом ситцевом платьице, доходившем ей до колен, и в выкрашенных красной краской буковых сандалиях, изготовленных для нее Ужом в мастерской его хозяина Лэммлейна.
Посреди плота стояла будка из свежего елового теса, с нарами и треногой печуркой. Ученики захватили с собой большой круг сухой копченой колбасы — остатки цвишенцалевского склада и ковригу хлеба. Все уселись вокруг печурки. Плотовщик позволил им развести огонь. Отрезав от колбасы половину, Петр разделил ее между всеми, отхватив для плотовщика кусок потолще. Катарина вызвалась его отнести. В своих деревянных сандалиях она то и дело оступалась на гладких скользких бревнах. А так как с ней пошел Уж, она балансировала даже больше, чем нужно. И вдруг упала прямо на своего спутника. Высвобождаясь из этого невольного объятия, они обменялись беглым взглядом. Каждый из них в этот миг обнимал, казалось, свое будущее.
Солнце поднялось из-за гряды холмов, и спящая долина озарилась ярким светом. Возделанные поля, коричневые, желтые, нежно-изумрудные, тянулись вплотную друг к другу от самого горизонта: широкие внизу, они, постепенно сужаясь, стягивались вдали в тонкую черточку, словно нарисованную цветным карандашом. Сильнее запахло водой.
Плот тихо скользил по извилистой реке, мимо прячущихся в зелени деревушек, мимо солнечных склонов, на которых произрастал знаменитый франконский виноград, мимо живописных развалин древних замков и средневековых городков. Ни один дом здесь не был разрушен. Война миновала этот край.
После полудня стало припекать. Давид и Уж разделись. Они еще дома надели трусы. Оба широкоплечие и худенькие, мальчики плавали, как рыбки. Не устояла и Катарина. Она сбросила с себя платье за деревянной будкой. Из своего светло-желтого купального костюма она уже давно выросла, и он сильно обтягивал ее тоненькую фигурку. Уж с некоторых пор упрашивал Катарину, чтобы она его разок поцеловала — один-единственный, — но безуспешно. Выкупавшись, они снова легли рядом, погреться на солнышке.
— Поцелуешь, если я проплыву под плотом? — спросил он.
— Ну где тебе!
— А ты тогда поцелуй, когда я проплыву,
— Куда поцеловать?
Он показал на щеку.
— Или куда хочешь…
Катарине понравилось, что он ради нее собирался проплыть под плотом… Она закинула руки за голову и с наслаждением потянулась.
— А вдруг ты потонешь?
— Вздор, я могу больше минуты пробыть под водой. Идет?
Она посмотрела на него.
— Но только один раз и потом уже никогда в жизни.
Он прошел к переднему краю плота, нырнул и вынырнул с другой стороны, чуть ли не у самого конца плота, который прошел над ним. Катарина поднялась и ждала, не дыша. Увидев его, она вздохнула с облегчением:
— Святители-угодники!
Потом они снова легли рядом, и он потребовал:
— Ну, а теперь ты должна.
— Да ты же мокрый.
— Ладно, когда обсохну.
— А мама что скажет, как думаешь?
— Можешь не говорить ей.
— А если она требует, чтобы я все ей говорила, должна же я ее слушать!
— Ладно, не заливай, просто ты не хочешь сдержать слово.
Катарина презрительно повела плечиком и вскочила. Она грациозно, танцующими шажками прошла по стволам за будку, набросила на себя платьице и присоединилась к мальчикам, сидевшим возле кипы пеньки. Засунув руки в карманы, подошел и разочарованный Уж, стараясь скрыть свое разочарование.
Катарина не удостоила его взглядом. Положив руку на плечо своему другу Петру, она с увлечением рассказывала ему какую-то бесконечную историю о том, как она в лесу заблудилась и чуть не умерла от страха.
Часам к шести вечера поблизости от перевоза ученики покинули плот. На Катарине опять был пиджачок Ужа.
Они вышли на северную сторону и поднялись вверх по каменистому сырому склону, тому самому, по которому спускалась Руфь, направляясь в Вюрцбург, — и скрылись в лесной чаще.