Вернувшись домой, Мартин поспешил в столовую. Он еще в деревне встретился со Стивом, и тот все рассказал ему, добавив, что хочет поскорее вернуться в Вюрцбург. Он сразу же увезет ребенка в Америку. Кстати, подвернулась американская сиделка, уезжающая завтра на родину. Она берется присмотреть за ребенком в дороге.
— Моя жена очень привязалась к девочке, — сказал Мартин Стиву. — Ей будет трудно с ней расстаться.
Входя, он услышал, как Стив расспрашивает о том, что просила узнать сиделка, — получает ли ребенок уже твердую пищу, на пароходе он должен по возможности питаться так же, как дома. Последняя надежда покинула Руфь.
— Она уже получает манную кашку, а иногда и яичный желток.
Мартин провел рукой по волосам, слегка оскалив длинные зубы:
— Девочке будет хорошо на ферме, Руфь. Она вырастет в привольном краю, будет независимым, жизнерадостным человеком.
Руфь за последние десять минут узнала на собственном опыте, что любовь не отделима от эгоизма. Она печально кивнула и поспешила вон из комнаты. С чувством приговоренной к смерти укладывала она распашонки, фуфаечки и пеленки, наливала бутылку кипяченым молоком и одевала малютку в дорогу. Все это делали только ее руки.
Ученики построились перед домом, готовые в обратный путь. Вдруг прибежал крестьянский мальчик и сообщил, что с его отцом несчастье. При валке леса ему деревом придавило ногу. Нога посинела, распухла и страшно болит. Может быть, он уже кончился.
Мартин в величайшей спешке распрощался со Стивом и ребятами, молчаливо простился и с Руфью, которая неподвижно сидела в столовой с ребенком на руках. Он бережно погладил его по головке и опрометью выбежал из дому. Его чемоданчик с перевязочным материалом был привязан к рулю ремнем. Рядом побежал крестьянский мальчик.
Тронулись в обратный путь и ученики. Они и не заметили того, что произошло в доме. Экскурсия удалась на славу.
Стив сел за руль и включил мотор. Уж устроился рядом. Это была его первая поездка на машине. Позади села Катарина, оберегавшая корзину с ребенком. Руфь стояла у ограды. Она слабо помахала рукой в ответ. Автомобиль скрылся из виду.
Она вернулась в комнаты. Дом опустел. На кухонном столе валялась чайная ложка, которой она в последний раз давала ребенку желток. Немного желтка еще присохло к ложке. Руфь подержала ее в руке и снова положила.
Мартин застал Руфь в саду. Ока стояла подле детской коляски. Он подошел и без слов положил ей руку на плечо. Она припала к его груди и горько заплакала. Он обнял ее и стал целовать ее волосы, а потом наклонился и поцеловал в губы. Она не противилась.
XVII
Отец Иоанна писал в своей газете: «Отношения между Россией и Америкой за два «мирных» года стали настолько напряженными, что даже самые осторожные газеты за рубежом уже сегодня считают войну неизбежной. Весь мир опять — но только при полной перегруппировке сил — поделился на два лагеря, с Германией посредине. Распался на два лагеря и немецкий народ. Промышленники Рура, юнкерское сословие и крупные банкиры, давно уже породнившиеся семьями и искони составлявшие единый блок, который в 1933 году толкал и поднимал Гитлера к власти, делают ставку на войну; по расчетам этих господ, война должна экономически и политически поставить их у власти — прежде всего в собственной стране, где чуть ли не каждый второй встречный — соучастник и нацист, все свои надежды возлагающий на войну. Им противостоит германский рабочий класс, которому нужна не война, а социализм и миролюбивая Германия».
В конце сентября Христиан Шарф получил письмо, которое он тут же зачитал своему отряду. Бывший эсэсовец майор Блюм через своих курьеров разослал этот циркуляр всем руководителям гитлеровской молодежи.
«Поворот мировой политики в пользу Германии — совершившийся факт, — гласило письмо. («Он имеет в виду блок против России», — с торжеством заметил от себя Шарф.) До последующих распоряжений ваше дело — соблюдать спокойствие; державы-победительницы сами из кожи лезут вон, чтобы выручить национал-социалистское движение, и всякая провокация с нашей стороны была бы медвежьей услугой этой баснословно благоприятной для нас политике. А пока что закаляйтесь духом и телом, вербуйте новых сторонников и во всех отношениях «Готовьтесь к великому дню!»
Отряд Шарфа соблюдал спокойствие; Петр мог уже не бояться, что его убьют. Такие мелочи не входили больше в программу нацистов. Шарф основал для своего отряда общество тяжелоатлетов «САмсон». Те, кто знал, что к чему, называли его между собой без всяких околичностей — СА.
На берегу Майна, между окраиной города и выгоном, находилось огороженное балками обширное поле, в прошлом — скотопрогонный рынок, на котором окрестные селяне продавали торговцам свой скот. Отряд Шарфа превратил этот участок в свое учебное поле. Круглые деревянные палки заменяли им ружья. Здесь маршировали, приседали, ложились на землю, шли в атаку — на удивление восторженным зрителям, среди которых с каждым днем находилось все больше охотников вступить в общество тяжелоатлетов «САмсон».
Ученики были приняты в организацию социалистической молодежи на массовом митинге под председательством отца Иоанна. В своей речи он доказывал, что только система социалистического планирования может привести к созданию здоровой, демократической и миролюбивой Германии.
После митинга, происходившего в воскресенье днем, ученики гурьбой отправились в монастырский подвал. Наверху уже шла служба. Как всегда, они уселись полукругом перед изувеченным Христом, который стоял в углу, озаренный светом двух свечей. Помолчали положенную по уставу минуту. Настроение у мальчиков было приподнятое, хотя они и делали вид, будто все, что по-настоящему волновало и занимало их на прежних заседаниях, сегодня лишь игра. Петр обратился к ним с речью:
— Мы, ученики Иисуса, заступники справедливости, берем у богатых, у которых все есть, и отдаем бедным, у которых ничего нет… Объявляю заседание открытым. — Он горестно улыбнулся. — Это наше последнее заседание. На мне лежит печальная обязанность сегодня же распустить Тайное общество учеников Иисуса.
Торжественность, с какой говорил Петр, очевидно, пришлась Ужу по вкусу. Он с удовольствием пожимался и поводил плечами, словно чувствуя во всем теле приятную истому. Глаза Катарины расширились. Иоанн со спокойным удовлетворением откинулся на спинку скамьи, точно старый социал-демократ, чье предложение принято единогласно. Ученый с серьезным видом оглядывал лица товарищей. Все взоры были обращены на Петра.
Он продолжал:
— Мы-то думали, что поступаем как настоящие социалисты. Теперь мы стали умнее… Но пусть мы ошибались — каждый из нас видел в этом свой долг.
— Ничего не ошибались, — возразил ему Уж. — У жирных боровов было всего много, а те, что кормились ботвой да очистками, без нас и вовсе бы оголодали.
Петр невольно кивнул в ответ.
— Как бы там ни было, это было прекрасно и прощание всем нам тяжело. Но мы уже не дети. Мы теперь члены организации социалистической молодежи…
Ученый оттопырил губы:
— Левое крыло.
— …и перед нами великая задача. — Петр перевел дух. — Будут ли у уважаемых учеников какие-либо добавления или возражения?..
— Go ahead,[31] Петр!
Петр выдержал паузу и потом сказал с чуть высокомерной и нежной улыбкой, точно взрослый, вспоминающий свои мальчишеские проделки:
— Итак, объявляю Тайное общество учеников Иисуса распущенным.
Мальчики неохотно поднялись. Все кончилось слишком быстро. Мышонок погладил свой хохолок, чувствуя, как он приятно ершится под ребром его ладони, и внимательно огляделся по сторонам. Но в подвале не оставалось уже ничего стоящего, что можно было бы взять с собой. Тогда он задул обе свечи и спрятал в карман огарки, они пригодятся для освещения его пузатой опочивальни.
В подвале наступила кромешная тьма. В последний раз поднялись ученики по тридцати истертым ступеням. Сын причетника запер низкую дубовую дверь. На покинутых могилах монастырского кладбища еще медлил отсвет вечерней зари.