Следующим произведением Франка была повесть «Причина» (1915). Герой этой повести — нищий поэт Антон Зейлер, став взрослым, не может отделаться от мучительных воспоминаний об учителе-садисте, который изуродовал его детство. Узнав, что тот продолжает издеваться над новыми поколениями учеников, Зейлер убивает истязателя, а его самого казнят за убийство…
В книгах «Разбойничья шайка» и «Причина» возникает центральный для всего творчества Франка образ. Это мечтатель, человек, наделенный бесконечно сильным воображением, обладающий душой, чуткой ко всем болям мира, и столь же зоркими глазами. Потрясенный, останавливается он перед событиями, мимо которых равнодушно проходят другие люди. Этот человек заставляет вспомнить некоторые образы русской литературы — прежде всего героев Достоевского, чье влияние на творчество Франка несомненно. Любимый герой Франка воспринимает зло и несправедливость так, словно с него сняли кожу и он ощущает все происходящее кончиками обнаженных нервов.
Уже первые произведения Франка несли немалый заряд социального протеста, были тенденциозны в лучшем смысле этого слова. С самого начала своего творческого пути он считал, что писатель должен решать не только эстетические, но, прежде всего, этические задачи. Именно эта гуманистическая направленность творчества Леонгарда Франка, его острая тревога за судьбу простого человека уже в предвоенные годы сблизили его с рабочим движением в Германии, а когда началась империалистическая война, подсказали ему решительную антивоенную позицию.
Вначале с изумлением, а потом и с гневом смотрел он на тех недавних своих друзей из берлинских литературных кафе, которые быстро отказались от своего либерализма и радикализма мирного времени и начали писать ура-патриотические стихи и шовинистические пьесы.
Свои симпатии и антипатии, свои антивоенные взгляды Франк проявлял столь откровенно, что ему в скором времени пришлось эмигрировать из Германии в нейтральную Швейцарию.
Здесь он написал антивоенную книгу «Человек добр». Книга эта состоит из пяти связанных между собою рассказов. Но это не обычные рассказы. Это не столько повествовательная проза, сколько страстная проповедь, ораторская речь, патетическое стихотворение в прозе. Проклятие войне и призыв к миру возникают в рассказах не сразу. Вначале перед нами обычная, можно сказать, подчеркнуто обыденная проза, которая неторопливо и подробно вводит нас в обстоятельства повседневной жизни тех простых людей, которых Франк сделал героями этой книги. Характерны первые фразы, которыми начинается первый в книге рассказ «Отец»: «Роберт служил кельнером в ресторане при гостинице одного немецкого города. Внешности он был заурядной». Заурядный маленький человек. Его обыденная судьба. Его единственная мечта — будущее счастье сына. Сын, который должен был выбиться в люди, стать образованным человеком, не похожим на отца. Для сына все: учителя, уроки, игрушки, и среди игрушек, конечно, солдатики и ружья… «Летом 1916 года Роберт получил известие, что сын его убит. Пал на поле чести. Весь мир обрушился».
Здесь обрывается спокойное повествование и начинается бесконечный внутренний монолог героя, который переходит затем в антивоенную проповедь. Рассказ заканчивается тем, что люди, увлеченные гневной силой кельнера, поднимаются и следуют за ним на демонстрацию против войны. Примерно так же развивается действие в рассказе «Мать», где внутренний монолог матери тоже переходит в речь, обращенную ко всем матерям мира.
Франка ничуть не занимает бытовая достоверность, он совсем не стремится к тому, чтобы его герои думали и говорили, как обыденные маленькие люди, с которыми мы знакомимся в начале книги. Напротив, он передает им — кельнеру и матери — не только свои мысли, но и свою манеру речи.
Впоследствии он сам назовет свою книгу «Человек добр» манифестом против войны.
Первая задача, которую ставит и разрешает Франк в этом манифесте, — показать читателю всю лживость лозунгов буржуазной пропаганды, призванных освятить войну.
Для этого он берет заштамповавшиеся от частого употребления официальные речения и показывает, что они означают или, точнее, что они ничего не означают для тех, кто потерял близких и переживает теперь трагедию страшного одиночества. «Убитый горем отец вновь и вновь перечитывал: «Пал на поле чести»… Честь! Это слово, состоявшее из пяти букв, таило в себе ложь такой адской силы, что целый народ позволил этому слову взнуздать себя и сам же на себя взвалил бремя невероятных страданий». Героиня рассказа «Солдатская вдова» размышляет над смыслом слов «алтарь отечества»: «Мы принесли наших мужей в жертву отечеству, в жертву на алтарь отечества. Ал… тарь оте… чества…» — Она повторила эти слова, словно пробуя их на вкус, и, глядя вдаль, попыталась представить себе алтарь отечества. Не смогла».
Другой прием — быть может, еще более сильный, к которому прибегает Франк, — состоит в том, что он подставляет на место невыразительных цифр и слов военной сводки те картины боли, крови, мучений, которые за ними скрываются.
Вот кельнер, ставший агитатором, объясняет, что такое десять миллионов убитых (рассказ «Солдатская вдова»).
«— Десять миллионов трупов! — воскликнул он. — Десять миллионов погибли! Пролилась кровь десяти миллионов убитых. Сорок миллионов литров горячей человеческой крови. Она могла бы на целый день заменить огромные водные массы Ниагарского водопада и, падая с высоты, обеспечить электрическим током огромный город».
В рассказах цикла «Человек добр» возникает гневный протест против официальной религии, поставившей себя на службу войне, против проституирования понятий родины, отечества, национальной чести. Звучит в этой книге и призыв к революции. Но революцию Франк представляет себе как бескровную, «революцию духа». Он питает иллюзию, что сам по себе призыв ко всеобщей любви может изменить судьбу человечества, сделать невозможной войну.
Разумеется, его антивоенная проповедь в значительной степени носит пацифистский характер, и читатель без труда обнаружит в этих рассказах Франка черты абстрактного прекраснодушного гуманизма.
Они проявились и в художественной ткани этих произведений. Мечтая, чтобы простые люди подняли голос протеста против войны, выступили против нее на митингах, в демонстрациях, Франк изображает эти митинги и демонстрации, совершенно отвлекаясь от реальной обстановки, от реальной действительности воюющей страны, в которой человек, подобный его кельнеру, немедленно бы вызвал против себя и своих сторонников жесточайшие репрессии и силою обстоятельств должен был бы перейти от абстрактной антивоенной проповеди к вполне конкретной политической борьбе.
Но, говоря о пацифистской окраске идей, заключенных в книге «Человек добр», о ее условности, мы не должны забывать того, когда и при каких обстоятельствах она была написана, не должны забывать, что в Западной Европе она была едва ли не первой антивоенной книгой, появившейся еще в ходе войны, а Франк едва ли не единственным немецким писателем, выступившим в те годы против милитаризма. Написав эту книгу, Франк имел все основания с глубоким презрением относиться к тем литераторам, которые решили отмолчаться от происходящего, закрыть глаза на страдания и горе миллионов. С яростью вспоминает Леонгард Франк поэта, сочиняющего сентиментальные стихи о журавле, сломавшем крыло, словно нет в эти дни ничего более важного. С ледяной иронией говорит он о дадаистах, как о людях, решивших отшутиться от действительности своими заумными бреднями.
Хотя Л. Франк в годы империалистической войны и находился во власти либерально-пацифистских иллюзий, его антивоенная проповедь уже в ту пору носила ярко выраженный антикапиталистический характер. Она подготовляла антикапиталистическую направленность его произведений послевоенных лет, таких, как роман «Бюргер», рассказы «В последнем вагоне» и «На большой дороге».
В ноябре 1918 года Франк вернулся из эмиграции.
Революционное движение 1918 года в Германии, высший этап которого ознаменовался стачками и забастовками под лозунгом немедленного мира с молодой Советской республикой, восстанием моряков военного флота, всеобщей ноябрьской стачкой, потерпело поражение. Некоторые писатели, входившие в левые литературные группы, после этого поражения отошли вправо; другие, подобно участникам группы «Штурм», сохранили лишь формальную «левизну». Наконец, третьи перешли от словесного бунтарства к подлинной революционности.