Секретарь попытался скрыть свою радость:
— Вот еще один едок прибавился. — Однако сказал он это чуть растроганно.
Усталость дала себя знать, и через несколько минут все трое заснули. Собака еще немного подождала из осторожности. Эти три чудесных существа не двигались. Тогда она несколько раз покрутилась, пока не нашла удобного местечка, и, сунув морду между передними лапами, в последний раз посмотрела на спящих, при этом лоб ее пересекли резкие морщины. Вполне удовлетворенная, она облегченно вздохнула.
Скоро умолкли и птицы, мягкий вечер, растаяв, перешел в ночь, и над четырьмя спящими раскинулся звездный небосвод.
II
С башни портной разглядел большое поместье, лежавшее в отдалении на лесной прогалине. Туда и отправились утром все четверо. Они были голодны. За последние двадцать четыре часа они съели только кусок хлеба и немного редьки.
— Хотим мы или нет, но мы должны идти к людям. Ведь питаться травой, ясное дело, нельзя.
— А что сделают тебе люди? — холодно спросил секретарь, как бы в тон прохладному ясному утру.
Портной ответил кратко:
— Нагадят!
Стеклянный Глаз, у которого в рюкзаке еще оставался кусочек масла и щепотка соли, успокоительно заметил, что приправа у него есть, не хватает лишь утки или хорошей рыбы, тогда бы он приготовил изумительно вкусный обед.
Только через полчаса — поместье все еще лежало в голубой дали — портной, чей желудок уже болезненно сжимался, спросил:
— А как бы ты стал… ну, скажем, утку… как бы ты стал жарить утку?
— Я бы жарил ее на вертеле над открытым огнем, на рашпере, так сказать, и при этом все время поливал бы маслом и ее собственным жиром. Этакие молоденькие уточки бывают жирненькими… Но надо терпеливо ждать, пока она совсем прожарится. Такую уточку грех испортить.
Голодный секретарь, слушая разглагольствования Стеклянного Глаза о том, какой божественно золотистой, хрустящей и лоснящейся от жира стала бы обязательно утка, если бы они не съели ее раньше времени, рассвирепел и, не в силах сдержаться, крикнул:
— Заткнись, наконец, со своей идиотской уткой! Вот мы сейчас зарежем собаку! Она-то у нас действительно есть! Зарежем! Как дважды два!
Стеклянный Глаз даже остановился. Губы его посерели.
— Никогда! Говорю тебе, никогда я не допущу этого.
Собака, о которой шла речь, посмотрела вопросительно своими карими глазами на одного и на другого, потопталась и, усевшись на всякий случай поближе к Стеклянному Глазу, высунула язык. Ярость секретаря улеглась, но он решил немного пересолить, чтобы Стеклянный Глаз понял рожденную голодом шутку:
— До двенадцати пусть живет. Но в двенадцать она должна умереть. Мы всегда обедаем в час пополудни — порядок есть порядок, — потребуется как раз час, чтобы ее изжарить.
— А утку ты начинил бы хлебом и чем там еще полагается… Тогда получилось бы больше, — произнес портной, которому даже мечты о жарком из утки были приятнее, чем ничего.
Но Стеклянный Глаз побоялся еще раз вызвать слюнки секретаря описанием жаркого. Ведь нередко бывает, что шутки добром не кончаются. На ходу он погладил Барашка, задравшего морду и благодарно уткнувшего нос в ладонь Стеклянного Глаза.
Каждый, кто повстречал бы на большой дороге трех странников и их лохматого пса, с беспокойством спросил бы себя, что это за люди, и поспешил бы незаметно свернуть в сторонку. Правда, на второй день костюмы их выглядели еще совсем прилично, а одинаковые рюкзаки, к которым ремнями были притянуты аккуратно скатанные пальто, не давали повода думать, что эти люди укокошат первого встречного. Однако, присмотревшись внимательнее, можно было прочесть их горькую судьбу в отмеченных страданием лицах и в беспомощном взгляде, тревожно ищущем несуществующего выхода. Во всяком случае, на большой дороге лучше держаться подальше от людей, взгляд которых выражает полную безнадежность, хотя стариками их не назовешь.
Нечто подобное подумала и экономка большого уединенного поместья. Кроме нее, в доме никого не было, все работали в поле. Она лишь приоткрыла дверь.
Сначала друзья решили, что эта худющая странная женщина просто мужчина в юбке. У нее были настоящие усы и борода, а впалые щеки сплошь покрыты волосатыми бородавками. И голос ее прозвучал басом, когда она грубо крикнула:
— Здесь ничего не продают!
При этом она быстро захлопнула дверь и два раза повернула ключ в замке…
— Продают!.. Продают!.. Кто говорит о покупке? — Секретарь пожал плечами.
Поместье было действительно прекрасным. Не перечесть его богатейших запасов съестного. Стаи кур, уток и гусей кудахтали, крякали и гоготали под древними раскидистыми деревьями. Друзья могли на все это вдоволь насмотреться, никто им не мешал. Им хватило бы одной-единственной уточки. Но из окна за ними наблюдал этот волосатый гермафродит. Без сомнения, рядом с ним есть телефон. И тогда все они сядут за решетку.
Теперь портной понял, что точно расчерченные голубые квадраты, которые он заметил вчера с башни, были большие бетонированные бассейны для форелей.
Они ходили по низкому, в полметра шириной, парапету вокруг главного бассейна, в котором плавали стаи готовых к отправке рыб, покрытых красными точечками.
На ограде лежал сачок с длинной ручкой. Взмах руки — и у них был бы десяток рыб. Но лицо гермафродита маячило теперь за другим окном, откуда хорошо были видны бассейны.
— Пошли! — сказал секретарь с деланным равнодушием.
Они оставили гермафродиту все богатства и голодные побрели вдоль прозрачного ручья — колыбели форелей.
Тропинка вела вверх. Стремительный бег ручья, рождавшегося где-то высоко среди скал и сосен на крутом обрыве, часто сдерживался террасообразными уступами, по которым ручей разливался маленькими озерцами, а потом, пенясь, пробивался дальше между камнями.
— В таких глубоких местах можно найти форель. — Стеклянный Глаз задумчиво посмотрел в воду. Каждую гальку, каждую песчинку можно было различить на дне прозрачного ручья, но форелей видно не было.
— С тем же успехом здесь могла бы стоять хлебная лавка. Почему нет! Места хватит, — сказал секретарь.
И вдруг они увидели, что выше, метрах в двадцати от них, в воздухе серебристо мелькнула рыба. Форель шла вверх по ручью и, преодолевая камни и мели, прыгала высоко в воздухе.
Но когда они подбежали, прозрачная вода опять текла спокойно. Портной, мучимый голодом, грозно взглянул на ручей:
— Там их наверняка тысячи, ясное дело.
— Значит, свежей форели нам сегодня не поесть, — перебил его секретарь и пошел дальше.
Было два часа пополудни. В семь утра они на голодный желудок покинули развалины замка. Земляники уже не было, яблоки и груши еще не созрели, сливы были зеленые. Трое друзей не чувствовали больше своего тела, только какую-то ноющую смутную боль в том месте, где должен быть желудок. Положение становилось угрожающим.
Раз в жизни, во время войны, когда портной был в лазарете, он принимал ванну с сосновым экстрактом, которую ему приготовила влюбленная в него сестра. Такой же крепкий аромат был разлит и в этой сосновой роще, одновременно и прохладной и дышащей летним зноем. Чистый воздух был насыщен сосновым запахом. Но казалось, что дышит только желудок, легких у них не было.
Красота и суровое величие изрезанного расселинами леса не трогали их, сосны как бы насмехались над ними, огромные, заросшие мхом обломки скал, десятками валявшиеся вокруг, с подавляющим однообразием, казалось, повторяли, что все в мире неизменно. Весело плещущий ручей с форелями словно сполоснул желудки друзей.
Секретарь бросил взгляд на собаку, потом искоса на Стеклянный Глаз, — и ни намека на шутку не было в выражении его лица. Стеклянный Глаз хотел было что-то сказать, но только покачал головой.
Молча, один за другим, они быстро поднялись вверх по ручью, надеясь этим путем попасть в деревню, выбрались на плоскогорье и большой дорогой подошли к рабочей окраине маленького городка на Майне. Необходимо было что-то предпринять.