— Кельнер из «Золотого гуся» просит, сударь, разрешения поговорить с вами.
Англичанин обернулся и закричал с необъяснимой яростью:
— Да оставит он меня, наконец, в покое или нет!
Лакей поспешно исчез, а хозяин замка, рассерженный, что его гостя потревожили, быстро спустился с судейской вышки. Англичанин, сорок лет назад учившийся в Германии, рассказал ему, что вчера, когда он прогуливался по городку, ему вдруг захотелось франкфуртских сосисок с хреном и он зашел в трактир «Золотой гусь».
Секретарь, стоявший совсем близко у решетки, жадно слушал.
Англичанину понравился какой-то жест кельнера. В порыве мимолетного человеколюбия, вызванного смесью сентиментальных воспоминаний юности и удовлетворения от неожиданного удовольствия, он заплатил за сосиски стофунтовой банкнотой и ушел. Десять секунд спустя, на улице, он и думать забыл о сосисках, юношеских воспоминаниях, кельнере и стофунтовой банкноте.
Не успел англичанин окончить свой рассказ, как опять появился лакей и, заикаясь от страха, доложил, что кельнер не хочет уходить.
В эту минуту и сам кельнер предстал перед англичанином. Сияя от сознания собственной честности и восхищенный самим собой, он представлял себе, какое прекрасное впечатление произведет его поступок; торжествующе улыбаясь, он произнес:
— Произошла, очевидно, ошибка. Вы, вероятно…
— Сколько стоят сосиски?
— Восемьдесят пять пфеннигов.
— Давайте сюда! — Англичанин выхватил из рук кельнера стофунтовую банкноту. — Уплатите за сосиски, — бросил он лакею, удалившемуся вместе с ошалелым кельнером.
И тут секретарь с чувством произнес всего три слова:
— Ну и осел!
Не глядя, продолжая разговаривать с хозяином замка, англичанин протянул ему сквозь решетку стофунтовую банкноту. Секретарь не слышал конца истории. Он исчез.
Походка его изменилась: он мчался, не глядя по сторонам, держась очень прямо, полуоткрыв рот. Рука его все время нащупывала в кармане кредитку.
Он то и дело вынимал руку и украдкой смотрел на ладонь, на которой лежала скомканная бумажка.
С поспешностью человека, который хотел бы бежать, но старается не показать, что должен быстро скрыться, он пересек городок.
Случилось нечто невероятное. Он постепенно осознавал происшедшее. Наконец он пошел медленнее, огляделся и внимательно рассмотрел кредитку. Без сомнения — это была стофунтовая банкнота, и принадлежала она — ему. Он резко тряхнул головой и повел плечами, как бы освобождаясь от остатков сомнений. Снова и снова заливала его горячая волна радости, а потом он почувствовал чудесное, ободряющее спокойствие. И хотя на глазах его были слезы, в них отражалась улыбка, игравшая на губах. Мир вокруг него посветлел.
Еще раз волна радости чуть не свела его с ума и сердце сильно забилось, когда он представил себе, как покажет друзьям эту сказочную стофунтовую банкноту. От удовольствия он начал насвистывать. И, насвистывая, подошел к ним с противоположной стороны небрежной медленной походкой.
Оба друга все еще сидели за столом у трактира «Золотого гуся» и спорили о специфических особенностях аромата жаркого, доносившегося из кухни.
— Но это же жаркое из свинины, это-то я еще помню.
Портной устало возражал:
— Это телятина, ясное дело!
— Главное, что этот аромат пришелся вам по нутру… Все дело в масле.
— А ты все остришь?
В эту минуту на террасе появился кельнер, не успевший еще снять шляпу.
— Эй, что вам здесь надо? У нас не ночлежка!
«Да, да, дорогой мой, и я на твоем месте не был бы любезнее», — подумал секретарь.
Стеклянный Глаз неохотно встал:
— Вот уже крик поднял. А все время и не показывался,
— Еще бы, у него были дела поважнее. — Больше секретарь пока ничего не сказал. — Сиди, сиди.
— Нет, нельзя. Он, пожалуй, полицию вызовет.
Портной многозначительно постучал указательным пальцем по столу:
— Именно поэтому нам следует остаться. Именно поэтому! Если нас арестуют, мы получим еду.
— Да, но на вольном воздухе гораздо приятнее, — сказал секретарь с деланным спокойствием.
Ему было жаль их, потому что они ничего не знали о своем счастье. Но соблазн оттянуть триумф был очень велик. Он наслаждался сознанием, что в любую минуту может осчастливить своих друзей, подавленных заботами и безнадежностью.
Кельнер, погруженный в горькие размышления, стоял на террасе перед ящиками с цветами. Вдруг он неожиданно закричал:
— Убирайтесь вон! — и яростно захлопнул за собой стеклянную дверь.
— Теперь он вызовет полицию… Ну и пусть! — Портному было уже все равно.
— Пошли-ка лучше отсюда!
Оба посматривали на террасу. Секретарь решал, не положить ли ему быстро и незаметно кредитку на стол. Его рука уже было дрогнула. Но он не хотел разрушать чары великого чуда какой-то шуткой. Он подождал, пока они опять повернулись к столу.
Медленно вытащил он стофунтовую банкноту из кармана и, расправив, положил в центр стола.
— Она наша, — сказал он серьезно и откинулся на спинку.
— A-а, реклама?.. Знаю я эти штучки. — И Стеклянный Глаз равнодушно перевернул кредитку, ища на обороте восхваления какому-нибудь крему для ботинок.
— Если бы она была настоящей! — вздохнул портной, даже не взявший кредитку в руки. — Где ты ее подобрал?
Секретарь заговорил прерывающимся от волнения голосом:
— Кредитка настоящая, и она наша. Кредитка — это Южная Америка.
Между тем и Стеклянный Глаз разобрался, что банкнота настоящая. Но каким образом она может принадлежать им?
Где-то вдалеке уже маячила вера в чудо. Но тут Стеклянный Глаз резко дернул плечами, как бы сбрасывая что-то, и, не дожидаясь, когда вера закрадется в сердце, закричал с необычайной яростью:
— Нам и без того тошно! Так нечего зря комедию ломать… ты… ты… — он с трудом проглотил ругательство.
— Я верю вам, что вы не можете поверить. И мне вначале так казалось, тем не менее это факт. — В его голосе была теплота, действовавшая убедительнее, чем сама настоящая, узенькая, стофунтовая банкнота, лежащая на столе.
— Если это действительно правда… — В глазах портного отразился страх, не чересчур ли рано он поверил. Он отодвинулся.
— Откуда только у тебя стофунтовая кредитка? Это же невероятно! — сказал Стеклянный Глаз, уже начинавший верить. — Просто невероятно!
И секретарь начал:
— Такой счастливый случай может выпасть только раз в жизни. — Изо всех сил сдерживая вновь охватившее его волнение, он рассказал, что произошло.
Затаив дыхание и не глядя друг на друга, приятели ловили каждое его слово. По их лицам можно было проследить все перипетии сцены у парковой решетки. Счастливая уверенность прочно овладела их сердцами, но они все еще были не в состоянии осознать происшедшее. Лишь с трудом постигали они свое счастье, не в силах выразить его словами, и даже дышали с трудом. Наконец Стеклянный Глаз, глубоко вздохнув, поднял обе руки и уронил их на стол. Портной судорожно глотал слезы.
— Эх ты, глупыш, — сказал, волнуясь, секретарь, сам готовый заплакать.
На ясном небе сияло утреннее солнце, освещая на берегу реки три мумиеобразные фигуры, облепленные грязью.
Секретарь, который до войны два года работал в банке кассиром, боялся, что у служащего могут возникнуть подозрения, если он пойдет разменивать стофунтовую банкноту в таком виде.
— А булочник или мясник — те наверняка кликнут ближайшего полицейского.
— Но разменять ее мы должны, ясное дело. Мы же не можем голодать, имея две тысячи марок в кармане.
Стеклянный Глаз предложил выход. Не прошло и минуты, как трое голых мужчин уже стояли на коленях на берегу реки: чистая вода замутилась. Они тщательно все выстирали — кусок мыла у них еще сохранился — и разостлали костюмы и рубашки на солнце.
Через час портной, натянув на себя костюм, еще немного влажный, взял остальные вещи под мышку и пошел в маленькую портняжную мастерскую. Он попросил хозяина разрешить ему отутюжить вещи. Друзья ждали его у реки под ивами.
У брюк появились складки, рубашки стали мягкими, как шелк.