— Им работа уже не нужна.
— Если бы не Барашек, и нам она была бы не нужна. Мы остались бы в этой мышеловке.
Барашек тотчас положил мокрую лапу ка колено Стеклянного Глаза.
По дороге в город они услышали далекие одиночные выстрелы. На одной из красивых торговых улиц восставшие поставили поперек рельсов трамвайный вагон, притащив его с запасного пути, и укрылись за ним. Но улица была, как всегда, оживленной. Врага не было видно. Оживленные прохожие останавливались и, энергично жестикулируя, весело беседовали с четырьмя хорошо одетыми мятежниками.
Секретарь узнал одного из пламенных ораторов. Тот как раз небрежно сунул сигарету в зубы и опять взялся за свою винтовку. Красивая молодая женщина с восхищением смотрела на него с балкона.
Гораздо серьезнее выглядело все на широкой улице, выходившей к мосту. Три человека стояли у пулемета, контролировавшего мост, а впереди, на мосту, стояло еще двое, с винтовками наперевес. Здесь все было тихо.
Шаги друзей гулко раздавались, когда они проходили это место. Секретарь, глядя на трех хорошо одетых людей у пулемета, улыбнулся. За много месяцев впервые.
— Как это они нас безо всякого пропустили? — удивился Стеклянный Глаз, вспомнивший тяжелые уличные бои в Германии и плакат: «Проход закрыт- стреляют без предупреждения!»
— Они еще не научились. Научатся позже, когда будут уже против революции.
В центре города картина была совсем иной. Колоссальные толпы народа двигались по улицам. Всюду раздавались восторженные крики, которые подхватывали тысячи голосов.
Толпа умолкла, когда мимо прошагали солдаты, но разразилась смехом, как только те скрылись за углом.
Солдаты тоже улыбались; только юный офицер, шедший впереди, сжал губы и побледнел, будто шел сквозь строй.
Войска оцепили квартал, где были расположены дворец президента и правительственные здания. С удивлением посмотрев на множество конных, секретарь сказал:
— В уличных боях лошади только мешают.
Площадь перед дворцом президента была безлюдной. На ступенях подъезда стояли пулеметы. Президент не желал уходить в отставку, и поэтому в знак протеста на всех окнах были опущены жалюзи.
В портовом квартале друзья наткнулись на митинг. Человек в очках с золотой оправой, похожий на ученого, держал речь. Портовые рабочие молча слушали его.
Кто-то, понимавший немецкий и испанский, объяснил Стеклянному Глазу и секретарю: этот человек призывает рабочих отказаться от участия в восстании, цель которого не имеет ничего общего с их требованиями. Они принесут себя только в жертву своим классовым врагам.
— И он в самом деле прав. Он желает добра этим людям. Он прав.
— Ну, не знаю, это еще неизвестно, — сказал секретарь. — Мы на опыте убедились, что рабочие должны участвовать во всяком восстании, каких бы жертв это им ни стоило. Уже не раз бывало, что движение выходило за намеченные рамки.
Того же мнения придерживались, видимо, и портовые рабочие. От задних рядов отделилась большая группа, и образовался другой митинг, число участников которого все увеличивалось. Там говорил долговязый рабочий, слова его сопровождал гул одобрения.
И вот они уже выступили, чтобы принять участие в боях. Многие пошли за ними. Толпа вокруг ученого растаяла.
Стеклянный Глаз быстро отвел домой Барашка и сломя голову прибежал обратно к секретарю. Внезапно обоих словно охватила какая-то лихорадка. Они поспешили в центр города, и даже походка их изменилась.
Мимо них, необычно медленно, с напряженными лицами, промаршировали солдаты вперемежку с вооруженными штатскими. Эти солдаты были из полка, который первый перешел на сторону восставших.
Гул тысяч голосов донесся издалека, затих и раздался снова, теперь еле-еле слышный.
Улица, по которой шли Стеклянный Глаз и секретарь, была тихой и пустынной. Десятилетняя девочка с темными кудрями перегнулась через балкон. Но вышла какая-то дама и с отчаянным криком втащила ребенка внутрь. Жалюзи с грохотом опустились.
Стук опускающихся жалюзи, смешиваясь с звуками их собственных шагов, еще звучал в их ушах, когда из ворот огромного здания выскочили солдаты и вооруженные штатские. За ними показалась повозка, с которой солдат на ходу раздавал винтовки. Все делалось молча. Здесь, казалось, каждый уже понимал, чего хотел.
Неожиданно у Стеклянного Глаза и у секретаря тоже оказалось в руках оружие, и они, поспешно включившись в ряды солдат революции, зашагали по тихим и оживленным улицам, все время следуя за офицером, который, очевидно, знал, куда им идти.
Кое-где завязывалась перестрелка. В центре на одной из шумных площадей тысячи людей стояли, задрав кверху головы, как будто победа должна сойти к ним с неба: биплан, делая круги над площадью, сбрасывал листовки, плавно падавшие на плоские крыши. Только очень немногие, попадая в протянутые руки, достигали своей цели.
Портовые рабочие со своим долговязым предводителем захватили пулемет, охранявший мост, и задержали полк сторонников правительства, который пытался прорваться через мост к президентскому дворцу.
До стрельбы дело не дошло. Солдаты вместе с рабочими — три хорошо одетых господина были среди них — зашагали по улице в центр города сквозь восторженно орущую толпу, а рассудительные трамвайщики тем временем уже ставили на рельсы вагоны, чтобы отвезти их в парк.
Левая рука на перевязи — его укусила собака — через кафе прошествовал пламенный оратор. Он шел сквозь шеренги встревоженно следивших за ним посетителей прямо к стене, где на низкой подставке стоял бюст президента, и, повернувшись лицом к присутствующим, указал на бюст:
— Стоит ли проливать за него нашу кровь? — Здоровой рукой он сбросил президента с подставки. Воспламененные посетители все, как один, поддержали его.
От глухого грохота орудийного залпа дрогнул весь город. Президенту по телефону сообщили, что военный корабль присоединился к восставшим.
Отряд, в котором были Стеклянный Глаз и секретарь, всего восемьдесят человек, опоясанные новенькими патронташами, вооруженные винтовками и тремя пулеметами, заняли телеграф. Оттуда по стране и по всему миру были разосланы сообщения, что в городе все спокойно и что войска непоколебимо верны правительству.
Не успели какие-то пригнувшиеся фигуры перебежать через площадь, как из противоположного здания, которое секретарь принял за вокзал, внезапно затрещали пулеметы. Три такси, еще стоявшие между зданиями, поспешно скрылись.
В окнах первого этажа телеграфа появились знакомые маленькие отверстия с звездочкой трещин. Пулеметы стучали не переставая. Телеграф молчал. Здесь еще не успели установить пулеметы, офицер оставался наверху у телеграфного аппарата. Под нижним этажом находился подвал, крытый стеклом, закопченным и совершенно непрозрачным. Секретарь, принявший это потемневшее стекло за деревянный настил, хотел добежать до окна, откуда было удобно обстреливать противника, но провалился по колено и поранил себе подъем правой ноги; осторожно перенеся центр тяжести своего тела и тем самым избежав падения в подвал, он с трудом вытащил застрявшую ногу.
— Первый раненый революционер! — в ярости крикнул он и, хромая, вернулся назад.
— Да у тебя кровь! В тебя стреляли?
— Еще бы, стекло выстрелило… — Его душила злоба.
И так как окружающие спокойно жевали апельсины, секретарь со Стеклянным Глазом установили пулемет и начали поливать врагов огнем. Те не замедлили с ответом. Окно разлетелось.
— Не плохо! — одобрительно заметил секретарь.
Откуда-то слева солдаты и люди, похожие на рабочих, выкатили на площадь легкое орудие и направили его на телеграф.
— Будет жарко, — сказал секретарь и дал очередь из пулемета.
Первый снаряд противника снес толстенный чугунный фонарный столб перед телеграфом. Среди воцарившейся вслед за тем тишины над головами Стеклянного Глаза и секретаря внезапно раздался топот многих ног. Выстрелы слышались уже внутри здания, верхние этажи которого были заняты противником, ворвавшимся через боковой вход.
В то время как двое друзей продолжали стрелять из пулемета, их сотоварищи уже подняли руки, сдаваясь противнику: солдатам и рабочим.