Долговязый рабочий, который сорвал митинг ученого, накинулся сзади на стоявшего на коленях и стрелявшего секретаря и, оторвав его от пулемета, повалил на пол.
Три хорошо одетых господина приказали связать руки Стеклянному Глазу и секретарю, которые только теперь поняли, что сражались на стороне правительства.
Секретарь, не знавший, смеяться ему или плакать, коротко сказал:
— Обидно.
Стеклянный Глаз пытался разъяснить недоразумение. Никто не понял его. Связанных повели через площадь мимо победоносных портовых рабочих и их орудия прямо в тюрьму.
Часом позже три хорошо одетых господина сообщили всему миру о победе революции.
Президент ушел в отставку и находился под арестом на военном корабле. Во главе государства стали новые люди, вершившие теперь всеми делами. Господство американского и английского капитала, правда, поколеблено не было, да и все остальное не изменилось: сокращение экспорта, безработица, дороговизна. Но энтузиазм в городе бил ключом. Экстренные выпуски газет. Объятия совершенно незнакомых людей в переполненных кафе. Повсюду на улицах революционные песни.
VI
— Так что же с нами будет? И долго ли мы еще проторчим в этой дыре?
Друзья, подперев руками головы, лежали друг против друга на койках в городской тюрьме.
— Они могут завтра же дать нам пинка, а могут продержать здесь и два года. Как в голову взбредет!..
Кто знает, может они всерьез принимают свою революцию и считают, что при создавшемся чрезвычайном положении нельзя выпускать контрреволюционеров.
— Контрреволюционеров!.. И надо же, чтобы тебя за это арестовали! Тебя!.. Ну, ладно бы меня! Но тебя?
— С каких это пор ты стал таким рассудительным?
— С недавних!
— Ну, а если даже они нас завтра выпустят? Что тогда? Денег наших хватит ненадолго, а работы не найдешь.
«Больше всего мне хочется вернуться к Кордии. Ах, как хочется!» Слова эти вертелись у него на языке, но он не произнес их.
— Когда они нас выпустят, — а выпустить они нас должны, недоразумение разъяснится при допросе, — так вот, когда они нас выпустят… тогда… да, тогда я и сам не знаю… Эх, пожалуй, лучше всего, если они нас пока вовсе не выпустят. Кормят тут неплохо.
— Дожили, нечего сказать!
Уже дважды отказывались они от посещения тюремного священника, который хотел их исповедать. Стеклянный Глаз вдруг подскочил, словно его коснулся призрак смерти, и спросил, ни капельки не веря в подобную возможность:
— А вдруг они возьмут да по законам военного времени расстреляют нас!
Секретарь, рана которого вздулась и ныла, поджал под себя больную ногу:
— Все может быть! Кто знает! Может, для большей убедительности под занавес им нужно один-два трупа. А кто подойдет лучше нас?.. Два контрреволюционера-иностранца, схваченные с оружием в руках!.. Звучит неплохо!
Стеклянный Глаз медленно опустился на койку и уставился перед собой застывшим взглядом.
— И зачем мы только впутались в это дело! Зачем! Скажи мне, зачем!
— Дорогой друг, об этом ты спроси Карла Маркса.
Стеклянный Глаз слегка царапнул стенку ногтем и опять посмотрел на секретаря.
— Помнишь, как эти парни с винтовками разъезжали по улицам на грузовиках и все их восторженно приветствовали?.. Ну совсем как у нас в Германии.
— Просто они видели снимки в немецкой иллюстрированной газете и скопировали. Видимо, считали, что у нас было, как полагается. — Секретарь был неважного мнения о революции в Аргентине.
Над койкой Стеклянного Глаза на стене уже было двадцать шесть царапин, сделанных ногтем большого пальца: двадцать шесть дней. Казалось, о них совсем забыли.
Каждое утро Стеклянный Глаз спрашивал:
— Что-то поделывает наш Барашек? Что с ним теперь?
В круглой и сужающейся кверху камере, расположенной слишком высоко, чтобы из нее бежать, было обычное, без решетки, слуховое окно, рама которого день и ночь была поднята. Камера словно приветствовала небеса, приподнимая козырек своей шапки. В дождь козырек опускался. Только по этому признаку да еще по тому, что надзиратель аккуратно приносил пищу, они знали, что об их существовании по крайней мере известно тюремному начальству.
— А задумывался ли ты, собственно говоря, над тем, как нам жилось последние шестнадцать лет, я имею в виду со дня, как мы отправились на войну, и по сегодня. Думал ли ты когда-нибудь над этим?
Секретарь ничего не ответил. Подобный вопрос показался ему просто глупым. Ведь в 1914 году само их существование было будто бритвой перерезано надвое и выброшено на помойку. А он еще спрашивает!
— Почему бы, собственно, нам не покончить с собой? — Стеклянный Глаз, лежавший теперь на спине, повернул голову, чтобы услышать ответ, но увидел лишь спину секретаря, отвернувшегося к стене, и тоже повернулся на бок.
Двадцать шесть царапин, оказавшиеся слишком близко от его лица, затанцевали перед ним. Он закрыл глаза. И так как настоящее их было слишком безрадостным, а будущее безнадежным и серым, он вернулся к прошедшему — в дом без потолков, целовал Кордию, вне себя от радости обнимал портного, который вовсе и не умер… «Ясное дело, я только прикинулся мертвецом».
Но даже такое счастье показалось ему недостаточным. Мечтать так мечтать! И вот они стали совершенно независимыми: все пятеро жили в просторном деревенском доме, далеко у самого леса, среди изобилия собственных ананасных и банановых плантаций. Совсем незаметно из полузабытья Стеклянный Глаз скользнул в сон, и все желания внезапно приобрели успокоительную убедительность истины.
В этот миг загремел ключ в замочной скважине, и три хорошо одетых господина вошли в камеру.
Стеклянный Глаз сразу проснулся и, приподнявшись, закричал:
— Двадцать шесть дней торчим мы здесь без толку, а как раз сегодня вы являетесь! — Недовольный, что нарушили его счастливый сон, он протер глаза.
Самый маленький из трех, который тогда приказал связать им руки, покраснел и выступил вперед:
— Мы прибыли сюда лично, чтобы как можно скорее загладить свою вину.
На всех троих были отлично сшитые визитки, и они вежливо держали в руках цилиндры.
Стеклянный Глаз, почувствовав почву под ногами, к тому же вкусив в своем чудесном сне свободу и оттого теперь не очень сговорчивый, довольно сухо спросил:
— Загладить вину? Как это вы себе представляете? Двадцать шесть дней вы держите нас здесь взаперти, хотя мы только по ошибке сражались за это продажное правительство! С самого начала вам все должно было быть ясно.
— Конечно, вы правы, ошибка произошла исключительно по нашей вине. Но мы надеемся, что сможем дать вам полное удовлетворение. Новое правительство, к которому мы принадлежим, делает вам в качестве компенсации следующее весьма почетное предложение…
— Любопытно, — прервал его Стеклянный Глаз и со злостью заорал на надзирателя, вошедшего в эту минуту: — Убирайся-ка отсюда вон!
— Удалитесь! Господа свободны, — сказал самый маленький. И, извиняясь, обратился к Стеклянному Глазу: — Надзиратель не знает еще о вашем освобождении.
Но надзиратель продолжал трясти его, так как Стеклянный Глаз никак не мог проснуться. Секретарь уже стоял у двери.
— Поторапливайся, нам предстоит допрос.
— Но мы же свободны! — Стеклянный Глаз протер глаза. Только теперь он проснулся окончательно. — Если бы ты знал, что мне снилось!
— Не болтай чепухи и пошли!
Наручников на них не надели. Когда они мимо надзирателя проходили в дверь, Стеклянный Глаз ущипнул себя за руку, надеясь убедиться, что его восхитительный сон был действительностью, а этот мрачный коридор — только страшный сон.
Их повели на следующий этаж.
— Только не болтай глупостей; теперь все зависит от нас.
Стало быть — не сон! Он решил говорить как можно меньше и предоставить все секретарю. «Чудесно было жить в нашем деревенском домике… Да, да, портной умер. И Кордию я никогда не увижу… Может, нас и выпустят. Ну, а что потом?»