— Ты так думаешь? — спросил Стеклянный Глаз и опять посмотрел вправо. Он не выдержал потрясения и страха потерять самое дорогое, что у него еще осталось на этом свете.
На другое утро — спали они со спокойствием людей, которым уже не может быть хуже, спали спокойно, как дети, — надзиратель принес обычную кашу. Они проглотили ее.
А потом как-то сама по себе опять возникла мысль: что же им делать, когда они окажутся на свободе. «Несмотря на растущую безработицу, здесь все-таки было больше шансов продержаться, чем в Германии. Один климат чего стоит!» — думал секретарь.
Они не разговаривали, они лишь изредка обменивались одним-двумя словами. Но и в молчании они чувствовали, что остались друг другу верны.
В десять часов сторож открыл дверь. Два человека в штатском вошли в камеру. Один, похожий на почтового чиновника в воскресном костюме, говорил по-немецки.
— Вас отправляют назад в Германию. Расходы правительство берет на себя. Пароход отходит в половине одиннадцатого. Документы получите на борту.
Другой надел на них наручники — сначала секретарю. Руки ему вывернули за спину. Какое-то тяжелое чувство, подобно свинцовой туче, помутило сознание секретаря, заволокло глаза и проникло в сердце. И тут ему захотелось сказать: «Это конец». Однако в то же мгновение он снова ухватился за ускользнувший было канат жизни и стал совсем другим человеком: мрачным и решительным. Он не произнес ни слова.
— Не выворачивайте мне рук! Вам же все равно. А я не выношу этого, — попросил Стеклянный Глаз и в отчаянии взглянул с мольбой на того, который говорил по-немецки. Тот сказал:
— Ладно! Есть у вас вещи?
Секретарь ничего не ответил. Пусть сам убедится, что у них ничего нет.
Измученный и растерянный, Стеклянный Глаз смотрел только вправо, хотя все стояли слева.
И тогда секретарь выдавил из себя улыбку и слова:
— Хорошо, что мы наконец хоть из этой дыры выберемся!
Стеклянный Глаз посмотрел на него, словно испуганно спрашивая, как накануне вечером, не шутит ли он. Но голос секретаря звучал совсем мягко, когда он, утешая его, сказал:
— Все лучше, чем торчать здесь! Морское путешествие! Даром! Разве это плохо?
Машина шла по широким улицам, которых они никогда не видели. Только подъехав к портовому кварталу, они начали узнавать город.
Если он еще хоть минутку промедлит, будет поздно. Они проедут мимо. Ему было стыдно просить секретаря о помощи. Он сказал сам:
— А как же моя собака! Разрешите мне взять ее с собой! — он назвал гостиницу.
— У нас уже нет времени!
— Нет времени?.. Но тогда она останется здесь. Останется…
Секретарь еще никогда не слышал, чтобы Стеклянный Глаз говорил таким тоном, — этот тон проник ему в самое сердце.
— Мы заплатим шоферу, если вы разрешите ему проехать мимо гостиницы.
Чиновник, у которого тоже были две собаки, вынул часы и сказал шоферу несколько слов по-испански. Тот свернул и разыскал их тесную уличку.
Чиновник сам вбежал в дом и тотчас появился в сопровождении хозяина.
— Вот ведь беда, ее ж никогда нет дома, она день и ночь ищет своего господина… А что, собственно, натворили эти люди? — но машина уже тронулась.
В маленьком катере стоял солдат. Болтавшиеся без дела портовые рабочие обернулись и глядели им вслед.
«Факт, мы отплываем», — подумал секретарь и неожиданно удивился тому, что они действительно отплывают.
Катер пробирался между стоящими у берега гигантскими кораблями. Вдруг Стеклянный Глаз подскочил. Хотя он никого и не видел, но услышал протяжный вой.
— Это он!
Чиновник, любитель собак, невольно взглянул на часы.
— Слишком поздно!
На набережной стоял Барашек, напавший на след своего хозяина, и душераздирающе выл. Стеклянный Глаз оцепенел.
«Да, — подумал секретарь, — от добрых чувств нас постепенно отучат». На борту их встретил молодой офицер. Чиновник передал ему документы и вернулся на берег. Двадцать один пезо — все что осталось от стофунтовой банкноты — им разрешили взять с собой. Матрос снял с них наручники.
В ту самую минуту, когда чиновник, схватив охрипшего, но все еще громко воющего Барашка за поводок, втащил его в машину, огромный пароход тронулся.
Они стояли у борта, не касаясь его, заложив руки за спину, как если бы на них были наручники.
Все осталось там: мертвый портной, Барашек и последняя надежда.
«Швырни его вниз, в вонючую воду!»
«Что швырнуть?» — спросил сам себя секретарь.
«Свое сердце!»
VII
В Марселе, куда пароход зашел, чтобы сдать груз кишок для колбас, секретарь и Стеклянный Глаз сбежали. Они не хотели возвращаться в Германию.
В пестром портовом городе, — вот когда осуществились, наконец, их мальчишеские мечты, — где матросы всех стран и всех цветов кожи просаживали свое жалованье в кабаках и борделях, даже видавшие виды гуляки и посетители открытых кафе с удивлением оглядывали две до предела истощенные фигуры. В своих некогда белых костюмах, со свалявшимися волосами и впалыми, месяцами небритыми щеками, они напоминали диких зверей, всем на удивление поднявшихся на задние лапы, обутые в невообразимые сандалии.
— Нас еще чего доброго заберут в зоопарк, вот увидишь, — сказал секретарь.
После полудня, выбравшись за город, они валялись голые на солнце, сушили волосы и сторожили свои выстиранные костюмы. Но только здесь вместо ивовых кустов цвели эвкалипты, и портного с ними не было, и стофунтовой банкноты тоже. Уставившись прямо перед собой, оба думали об одном и том же.
В Марселе им, наконец, повезло — секретарь нашел работу.
Когда бритва франтоватого парикмахера отскоблила лицо секретаря и на затылке звякнули ножницы, хозяин парикмахерской нерешительно подошел к нему и на ломаном немецком языке спросил с удивлением — естественный ли цвет его волос.
— Да нет, что вы! Я каждый день крашусь, чтобы быть красивей.
Хозяин осторожно поднял с пола прядь и поднес ее к окну, любуясь рыжевато-золотистым отливом, который невозможно получить никакой краской.
Через два дня — специально заказанный костюм был уже готов — безукоризненно одетый секретарь сидел в удобном кресле в витрине парикмахерской и, краснея и бледнея, курил сигареты с такой быстротой, словно получал плату именно за куренье.
Одна половина его волос, разделенных посередине пробором, была выкрашена в черный цвет; на них указывала стрелка с надписью: «Вот естественный цвет волос этого господина». Надпись на огромной стреле, направленной на неокрашенную часть головы, гласила: «В такой чудесный рыжевато-золотистый цвет красит моя краска для волос. Только «Бравур» дает столь красивый и естественный цвет».
Полицейские вынуждены были принять меры, чтобы предотвратить затор уличного движения возле парикмахерской.
Однажды в парикмахерской появился полицейский и потребовал документы известного всему городу господина, до сих пор не отметившегося в полиции.
Перепуганный хозяин, прекрасно знавший, что у секретаря не было французской визы, многословно обещал на другой же день все уладить. Но секретарь предпочел нарушить контракт, он не вышел на работу.
В какую страну они желают выехать? Какие имена надо вписать в паспорт?
Они решили ехать в Италию, а в паспорта попросили вписать их собственные имена, чтобы не было противоречия с прочими документами.
На следующий день, получив фальшивые паспорта, они уехали в Геную. У них было семнадцать пезо и восемьсот форинтов, к тому же у каждого пара обуви и приличный костюм, которые они выменяли у старьевщика на элегантное платье секретаря. Правая часть прически секретаря сохраняла мертвенно зеленый оттенок. Каморка, которую они сняли, да и матросский кабачок, запах, посетители и даже вид на порт, набитый кораблями, и на открытое море — все вокруг, — словно все портовые кабаки мира были на один покрой, — так напоминало им их убежище в Буэнос-Айресе, что им даже показалось, будто они опять в Аргентине.
Они стремились избавиться от этого чувства. Южная Америка осталась в прошлом, как опасная болезнь, от которой они все еще лечились, когда алкоголем, а когда и блаженными снами, приносившими облегчение: оба не могли забыть того, что они там оставили.