Торопиться им было некуда. Они были паломниками в Ничто: два дочерна загоревших скелета, непонятным образом обросшие щетиной и почему-то передвигающиеся как люди, хотя и очень медленно.
— Давай зайдем в ближайшую деревню, вот так, без пиджаков и рубашек, — сказал Стеклянный Глаз, — тогда нам, может, и дадут что-нибудь, хотя у нас есть руки и ноги и мы ходим без костылей.
— Ладно, ладно, — глухо ответил секретарь, давно уже не понимавший, откуда только у его хилого от природы друга, чувствительного как девушка, берутся силы над чем-то размышлять и даже болтать какую-то несусветную чепуху. — Мы продадим пальто.
— Но тогда мы явимся домой в жутких лохмотьях. Наши костюмы!..
— А ты бы хотел вернуться победителем? — секретарь удивленно покачал головой. «И он еще беспокоится о подобных пустяках!» — подумал он. — Это мне даже нравится. Да, мне это нравится!
— Что?
— Ничего!
— А думал ли ты когда-нибудь…
— Нет!
— Хорошо, я больше ни слова не скажу.
— Да говорить-то больше не о чем. Совершенно не о чем!
— Ну, не знаю, право. — Стеклянный Глаз задрал голову как-то вверх и вкось, как канарейка. — Но если ты считаешь! — Он делал так всегда, когда был обижен и старался не показать этого.
Через несколько часов, когда солнце уже село, они добрались до какого-то холма. Перед ними далеко-далеко, до самого горизонта, простирались пестрые поля и луга, то тут, то там пересеченные речками. Каждый квадратный метр земли был обработан. Если бы марсианин, заброшенный какой-нибудь космической катастрофой на Землю, очутился на таком вот обильном плодами участке земного шара, он не понял бы, почему человек, который к тому же изобрел и поставил себе на службу машину — чудесное творение, в неограниченном количестве производящее все, чего только можно пожелать, — испытывает столь горькую нужду.
«Распределение, — сказал как-то секретарь. — Миллионы подыхают не от недостатка, а от избытка». Эту дикую несообразность Стеклянный Глаз не мог постигнуть. А секретарь ответил, что ее не так-то просто понять.
Теперь секретарь не касался больше подобных тем; он понял, что делу не помочь, если видишь причину зла, но устранить ее все равно не можешь. Секретарь, от природы физически более выносливый, куда больше устал, чем слабосильный Стеклянный Глаз.
Два скелета повернули направо и спустились в поблескивающую внизу долину, в желанный райский уголок, уже окутанный вечерним покоем. И оба, увидев в этом раю деревню, подумали об одном и том же. По внешнему виду домов, по тому, как расположена деревня, они научились судить, можно ли там что-нибудь раздобыть.
— Как думаешь?
— Может быть.
Секретарь стал скупым на слова. Их отступление вело к конечной станции существования. Дальше ничего больше не было. Секретарь готов был расстаться с жизнью. По своему настроению он походил на стареющего мужчину, который должен навсегда отказаться от женщин, но не может найти верных слов и тона, чтобы объяснить свое состояние.
Он все время оттягивал развязку — возвращение к пособию в родном городе, — надеясь, что в Берлине все-таки произойдет чудо. Холод был не единственной причиной того, что они начали свое отступление только в мае. Он бы нашел средство преодолеть холод в пути, если бы целью их путешествия была бы, ну хоть, к примеру, работа.
Взгляд секретаря упал на развалюхи, когда-то бывшие башмаками, и он бросил их в пыль. Тогда и Стеклянный Глаз, посмотрев внимательно на свои, повертел их туда и сюда и с силой швырнул сначала один, потом другой; описав в воздухе высокую дугу, они упали далеко в поле. Задрав голову как-то вкось и вверх, смущенный собственной храбростью, Стеклянный Глаз бодро зашагал дальше рядом с секретарем, сохранявшим горестное молчание.
Из труб разбросанных в долине домиков поднимались тонкие голубые струйки дыма. Вечерние ласточки в поисках корма стремительно носились над двумя скелетами. Солнце зашло. Но за лесом еще пылало зарево.
Две жалкие маленькие капельки набежали в уголки глаз секретаря; они были такие маленькие, что не могли скатиться на его щетину.
— Опозорены, — сказал он. — В дерьме, с ног до головы в дерьме.
Они натянули на себя пиджаки, чтобы не пугать крестьян. Брюки оставили подвернутыми. Тросточку, которую Стеклянный Глаз срезал с куста орешника и украсил резьбой, он держал указательным и большим пальцами в центре и щегольски помахивал ею в такт шагов.
Внешне эти двое шагающих босиком по дороге ничем не отличались от любых опустившихся старых бродяг. Только те всегда носили с собой хоть какие-нибудь пожитки, завернутые в газету и завязанные бечевкой; у Стеклянного Глаза и секретаря ничего не было. Вор или пожар, землетрясение или революция им не страшны.
В конце концов желудок привыкает к голоду. Секретарь, не заботясь ни о чем, прошел деревню, взобрался на холм и расположился в ожидании на опушке леса. Стеклянный Глаз принес большой кусок хлеба. Они улеглись спать там же, где они сидели и ели.
Стеклянный Глаз воткнул свою ореховую тросточку в мшистую лесную землю и в качестве опознавательного знака повесил на нее свою дырявую помятую шляпу.
Дневные шумы постепенно затихали. Голоса животных раздавались громче. Из долины доносился каждый звук. Слова пашущей крестьянки, ласково уговаривающей свою корову, ясно звучали издалека.
Ночь опустила на землю свою вуаль. Жизнь замерла. Напоенные солнечным теплом луга наполняли воздух густым ароматом. Всюду стрекотали кузнечики. Друзья спали.
— Это исключено, мы никогда не расстанемся. Моего заработка хватит на двоих.
— Ну, если ты так считаешь! — сказал Стеклянный Глаз, до слез растроганный, и, широко распахнув окна, помахал рукой вслед секретарю, который спешил на работу.
У них была славная комната на первом этаже. Стеклянный Глаз, повязавшись фартуком, убрал так, что все заблестело. Потом он пошел по магазинам и накупил почти даром много вкусных вещей. Когда секретарь вечером вернулся с работы, Стеклянный Глаз, как любящая супруга, ждал его у дверей. Дымящийся обед уже стоял на столе.
— Ты даже цветы купил?
— Так ведь с ними красивее!
— Ну не смущайся же. И обед ты сготовил превкусный.
А потом они рука об руку пошли гулять по сверкающему огнями Берлину.
— Вот это жизнь! — сказал секретарь.
— Только бы ты был доволен!
Незаметно, как темная птица, падающая с дерева на поле, промелькнула ночь. Стеклянный Глаз приподнялся в постели, охраняя сон секретаря, который ведь много трудился и которого поэтому нельзя будить ни на секунду раньше времени. Но теперь уже пора, он должен его разбудить.
Секретарь испуганно подскочил:
— Что случилось?.. В чем дело?
Стеклянный Глаз, все еще ничего не соображая, совершенно заспанный, таращил глаза то на ели, то на секретаря и опустился опять на мох.
— Мне снилось, что ты работаешь и тебе пора вставать.
— Но ты даже во сне мог бы догадаться, что это только сон.
— Я приготовил тебе картофельный суп, говядину. А к ней морковь и помидоры!
Стеклянный Глаз дрожал от озноба. Солнце еще не всходило. Он опять задремал. Но это был лишь короткий, вызванный слабостью сон, когда кажется, что спишь несколько часов, а на самом деле сон длится несколько минут.
За эти несколько минут секретарь внимательно осмотрел своего друга. На кого они все-таки похожи!
— Хороши же мы, нечего сказать, — произнес он равнодушно, — совсем как та девушка из Гамбурга.
В эту ночь он, казалось, окончательно надломился. Глубокое, глубочайшее равнодушие ко всему, что было, есть и будет, охватило его. Он ощущал его в плечах и в руках. И ощущение это вовсе не было неприятным. Он поднял голову: что еще могло с ним приключиться? Ничего. Ему все опостылело.
Он даже не заметил, каким чудесным обещало быть утро. Невидящим взглядом посмотрел он на спящую долину и медленно побрел дальше. Он не испытывал ни боли, ни голода и вообще никаких чувств.
Стеклянный Глаз еще немного понаблюдал за жучком, который беспомощно барахтался, лежа на спине в ямке с водой, безуспешно пытаясь перевернуться на лапки и выбраться на сушу. В конце концов он помог ему сухой веткой. И жучок, как если бы он все-таки мог еще выиграть бега, умчался.