Что-то блеснуло и погасло в ее глазах. Такой улыбки он еще не видел на человеческом лице. Словно взгляд памяти, обращенный вглубь мертвого сердца, где уже не осталось ни тени желания или сожаления. И все же что-то слабо дрогнуло в ней — впервые за пять лет. Когда-то она любила Мартина.
IV
Винный погребок «Уютная берлога» помещался на Лохгассе — улице до того узкой и темной, что и в яркие солнечные дни в общем зале горел свет.
Отец Петра присоединился к компании, выпивавшей за своим привычным большим круглым столом. Этот стол был ближайшим к буфету, и Петр, дежуривший за стойкой, слушал разговоры и мотал себе на ус.
Когда рыбак Крейцхюгель, отхлебнув из стакана, недовольно сморщил нос, хозяин погребка сказал:
— Знаю-знаю, это такое пойло, что в рот не возьмешь. Крестьяне, бессовестные мошенники, разбавляют вино водой. И еще скажи спасибо, что отпускают его за деньги. Им подавай скобяной товар, а то — не хочешь ли? — башмаки да брюки. Тогда они тебе и натурального приволокут. Ну скажите на милость, где я возьму им серпы, да косы, да тяпки? И у кого теперь имеются брюки и башмаки?
Рыбак, щеголявший в рабочем комбинезоне, подумал про себя: «Разве что у учеников Иисуса». Да и часовщик Крумбах невольно пошевелил пальцами ног в своих новых штиблетах. Между ними сидел отец ученика Иакова, того мальчугана, который самовольно взял для сестренки апельсин. Но тут седой столяр, на отвислых усах которого кое-где еще удержалась запоздалая рыжинка, словоохотливо отозвался с противоположной стороны стола:
— А я вам говорю, что все у нас есть. Да вот недели три назад приходит ко мне один тип и просит, чтобы я соорудил ему полки. Полки, говорю? А где я возьму тес? Парень только ручкой помахал, вот таким манером. Насчет тесу, говорит, не сомневайтесь, будет у вас тес.
Смотрю, на следующий день притащил целый воз. Еловые доски, ни разу не были в употреблении, и сухостой — словом, не придерешься. Видали! Сбил я ему полки. Восемь штук. Стал их у него на квартире устанавливать, а он тут же при мне давай на них свой товар убирать. Ну, скажу я вам, я прямо рот разинул. Чего там только не было! И даже вино, настоящее, выдержанное. Не такое вырви-глаз, что нам здесь подают! А уж одежи и снеди просто без счету. И даже американские сигареты в картонных коробках вот такой величины. Штук на двести каждая. И таких коробок было двадцать. Сам считал. А башмаков! Вы просто не поверите — целая полка! Чисто обувной магазин. А теперь я вас спрашиваю: если нигде нет товаров, откуда же их взял тот стервец?
Прислуживая в отцовском погребке, где посетители не стеснялись отводить душу в крепкой ругани, Петр нередко узнавал о людях, у которых было что взять. Пользуясь вспыхнувшим в зале оживлением, он, как только мог, перегнулся через стойку и навострил уши. Но едва лишь имя спекулянта, орудовавшего на черном рынке, было названо, как мальчик, подперев длинное, узкое лицо ладонями и, словно скучая, поднял глаза к потолку, где как раз над большим круглым столом завсегдатаев красовался не уступавший ему в размерах старинный лепной медальон, на котором синей и малиновой краской было изображено вознесение Христово.
Когда отец крикнул: «Подай господину Крейцхюгелю еще стаканчик», — Петр шагал уже мимо груд щебня, которые тянулись почти непрерывными рядами справа и слева, расступаясь лишь перед каким-нибудь чудом уцелевшим домиком. Набожные люди говорили: «Рука всевышнего почила на нем».
В тот вечер на затянувшемся допоздна заседании Петр с товарищами тщательно разрабатывали план набега. Следующие дни ушли на разведку — надо было изучить в доме спекулянта расположение комнат, а также все входы и выходы, ознакомиться с привычками хозяина и заготовить пять тачек.
Цвишенцаля хорошо знали в городе. Это он, будучи членом нацистской партии и начальником квартала, арестовал родителей Руфи и Давида и по дороге в тюрьму учинил над ними зверскую расправу.
Хотя в прокуратуру были поданы, независимо друг от друга, два заявления очевидцев, предлагавших выступить свидетелями на суде, однако по расследованию дела никаких шагов не предпринималось. Да и другие аналогичные жалобы были, к немалому удивлению местных жителей, положены под сукно. Ненавистные нацисты как сидели, так и продолжали сидеть на своих высоких постах. Арестованы были только два-три человека.
— По-моему, американцы сами не знают, чего хотят. Спросили бы нас, мы бы сумели им дать дельный совет, — возмущался отец ученика Иоанна, старый социал-демократ, четыре года просидевший в Дахау.
Ученики дознались, что по субботам Цвишенцаль вечерами, как правило, не бывает дома. Дверь с черного хода, ведущую в палисадник, он запирал на засов, сам же ровно без двадцати восемь выходил из подъезда и направлялся в город, в «Общество Звездочетов», послушать, что нового предрекают звезды в мировой политике, и узнать, какие будут указания членам общества по части благоприятных и неблагоприятных дней для торговых сделок. Председателем кружка был здоровенный верзила, из которого можно было бы выкроить двух более складных мужчин. Зато для головы материалу явно не хватило, и получилась не голова, а чистейшее недоразумение. Председателя так и прозвали «Головка».
Уж углядел в стене, выходившей в палисадник, небольшое круглое отверстие, похожее на пароходный иллюминатор и, видимо, служившее окном в уборной. Окошко, по его мнению, как раз ему пролезть. А тогда останется только открыть дверь в палисадник — и пожалуйте, гости дорогие! От восьми до одиннадцати им вполне хватит времени, чтобы очистить полки, — ведь этот жулик и звездопоклонник раньше одиннадцати домой не возвращается. Окошко в уборной прямо создано для него, Ужа.
По плану в тот же вечер предполагалось известить обо всем американские военные власти. Ровно в одиннадцать кроткий Иоанн, обладавший способностью появляться и исчезать, как тень, должен был прилепить к воротам здания американской администрации письмо в виде большой афиши. Иаков, работавший учеником в литографии, написал его печатными буквами, выделив главное красной тушью. Список вещей, взятых у Цвишенцаля, предполагалось оставить у него дома — к сведению военных властей.
Такого грандиозного набега ученики еще не предпринимали. Заседали с огромным воодушевлением.
— Может, кто из вас боится тюрьмы? — обратился к собравшимся Петр. — Предупреждаю — риск большой.
Но Уж заявил под общие одобрительные возгласы:
— За такое не жалко и посидеть. Это большая честь. Nothing for nothing. Кто не рискует, тот и не выигрывает.
Стремление испытать себя на чем-то опасном и победить, эта бессмертная черта мальчишеского характера, в условиях ужасающей послевоенной нужды получила новую цель — оказывать помощь беднякам, что было сопряжено с немалым риском. Неутолимая мальчишеская страсть и привела к основанию Тайного общества учеников Иисуса, она была тем надежным цементом, который спаял их в одно целое.
Дом Цвишенцаля находился вне зоны разрушения, в предместье, где уцелело много домов и вилл. Пять тачек было укрыто на бугристом картофельном поле. Петр лежал ничком в картофельной ботве. Смеркалось, когда Цвишенцаль вышел из дому. Шагая по тропинке, ведущей к шоссе, где его ждал на дрожках знакомый крестьянин, он насвистывал марш из Тангейзера и похлопывал себя хлыстиком по высокому голенищу.
Петр, похожий в своем отрепье на ходячее огородное пугало, неслышно следовал за ним, а потом, присев на корточки, снова спрятался в ботве. Но едва только Цвишенцаль взобрался на дрожки и отъехал, как внезапно ожившее пугало, словно на крыльях, пронеслось через все поле, туда, где ждали друзья. Некоторое время все прислушивались к замирающему вдали тарахтенью колес.
— Ну что ж, начнем, — как всегда торжественно сказал Петр.
Сначала побежали за тачками и подкатили их к черному ходу, а потом вся ватага перемахнула через ограду. Цвишенцаль, с полным основанием считавший, что в окошко уборной нельзя пролезть, летом оставлял его открытым. Уж снял куртку. Его бедра были так узки, что их можно было обхватить пальцами обеих рук; зато плечи были широкие.
Петр сложил руки стременем, и Уж как перышко вскочил в него. Сначала он, подобно пловцу, плывущему кролем, просунул в окошко левую руку и склоненную набок голову. Мальчики, не отрываясь, следили за тем, как, пропихнув вслед за рукой и левое плечо, он ловко вывернулся на животе и таким же манером протиснул в люк правое плечо. Оказавшись внутри, он схватился за водопроводную трубу и стал подтягиваться, чтобы протащить все тело. Узкий таз и ноги проскочили без особых усилий. Тогда Уж съехал вниз по водопроводной трубе, плюхнулся на стульчак и сказал: «There we are».[10]