Волнение мальчиков достигло предела, когда Уж, так блистательно оправдавший свое прозвище, начал возиться с засовом и наконец с лязгом его отодвинул. Стоя на пороге, он жестом пригласил остальных войти. Все гурьбой протиснулись в дверь следом за Петром, который освещал им путь своим фонариком. Давид, с трудом превозмогая ужас и отвращение, последним вступил в жилище человека, по вине которого погибли его родители.
Внизу находились столовая и кухня, наверху — спальня и нежилая комната, где стояло несколько стульев, кухонный стол, покрытый оберточной бумагой, и пресловутые полки, числом восемь. Петр сначала осветил их электрическим фонариком, а потом включил верхний свет. Несколько секунд прошло в молчании. При виде таких неслыханных богатств у мальчиков захватило дух. В немом изумлении переходили они на цыпочках от полки к полке. Наконец Уж изрек: «Quite a lot!»[11]
Ученики прихватили с собой три высокие ивовые корзины. Кладовщик записывал на конторском бланке каждый брошенный в корзину кулек. Двое мальчиков относили наполненные корзины на тачки. Для верности решили, едва нагрузив тачку, сразу же отвозить ее в безопасное место. Спустя двадцать минут исчезли уже две тачки, и только семь учеников продолжали еще трудиться у полок. Давид был не в силах пошевелить рукой, и Петр отослал его с первой же тачкой.
До сих пор все протекало точно, по плану. Но вскоре мальчикам пришлось убедиться, как это бывало не с одним опытным полководцем, что даже самое тщательно обдуманное сражение может из-за непредвиденных обстоятельств принять неожиданный оборот.
Цвишенцалю, с опозданием явившемуся на очередное субботнее собрание звездочетов, сообщили, что оно переносится на понедельник. Звездочеты вместе с председателем, который был также председателем их кегельной секции, направились в трактир «Любители кеглей». Они решили сообща просить трактирщика восстановить разрушенный бомбежкой кегельбан. Однако Цвишенцаль предпочел вернуться домой с тем же крестьянином.
Ночь была темная. Во время долгого путешествия по безлюдным улицам навстречу ему попалось несколько тачек, следовавших одна за другой с промежутком в десять минут. Тачки двигались в направлении к городу.
Только Уж, усердно охлаждавший слюной свое ободранное правое плечо, да Петр с кладовщиком замешкались в доме. Полки уже опустели.
Кладовщику хотелось приготовить для американцев образцово составленный список. И вот Петр, вооружившись его черновиками, диктовал ему названия товаров и вес, а кладовщик, положив перед собой чистый бланк, выводил на нем безукоризненно прямые строчки. Было еще только половина десятого.
Цвишенцаль уже издали с ужасом увидел в доме свет. Это могли быть либо воры, либо чиновники американской администрации. Если американцы напали на его след, Цвишенцаль мог считать себя в каталажке — независимо от того, вернется он домой или нет. Во всяком случае, необходимо выяснить, кто к нему забрался. Его склад — это целый капитал. Нешуточный капитал.
Прислонив стремянку к стене с черного хода, он осторожно полез наверх. Окна были закрыты. Прежде всего ему бросилась в глаза тройка босоногих оборвышей, преспокойно рассевшихся за его столом. Один что-то говорил, другой писал, а третий поминутно поплевывал себе на руку. И только оторвавшись от этого странного зрелища, Цвишенцаль увидел, что полки пусты. Не веря своим глазам, таращился он на полки. Потом тихонько слез со стремянки, чувствуя, как дрожат колени. Он покрепче зажал в руке хлыст, подошел к парадной двери, осторожно повернул в замке ключ и бесшумно поднялся по лестнице.
— Шестьдесят восемь копченых колбас, — диктовал Петр. — Пиши цифрами, а то мы никогда не кончим. 68 кружков. По моему расчету, чуть ли не центнер. Пиши: «По нашему расчету»…
— Этакая прорва всего! Не мешало бы нам и о себе подумать. Let’s say three percent, or two.[12] Законный коммерческий процент.
— 17 коробок американских сигарет.
— Пиши «cartons». Американцы говорят «cartons»… А было двадцать. Этот жулик, оказывается, три коробки уже кому-то загнал.
— Заткнись! Так недолго и запутаться.
— 55 пар обуви. Новой. 23 пары — дамской и 32 — мужской.
— Нет, серьезно, давайте запишем на одиннадцать пар меньше. Ведь нам зимой не обойтись без ботинок. That’s clear![13]
— Ах, так вам ботинки нужны! — взревел Цвишенцаль. Он стоял за дверью и слушал, побелев от ярости.
Двое мальчиков застыли на месте, и только Уж рыбкой взвился кверху. Медленно, не сводя глаз с Цвишенцаля, поднялись и остальные.
А тот, описав перед полками хлыстом свистящий круг, крикнул:
— Куда вы девали мой товар, ну-ка!
Петр, чувствуя себя, как человек, которого бросили в воду, не научив плавать, растерянно промямлил:
— Его уже нет здесь.
— А где же он? — Цвишенцаль постучал хлыстом по столу, прямо по списку.
Но кладовщик схватил драгоценную бумагу и, бережно разгладив, спрятал за спину.
Ответил Цвишенцалю Уж. Он был уже на безопасном расстоянии, но все еще отступал:
— Если вы не перестанете размахивать хлыстом, вы от нас ни слова не добьетесь, — сказал он.
Цвишенцаль побагровел. Это был невысокий худощавый брюнет с свежим, как огурчик, лицом и стройной, несмотря на свои сорок лет, талией. Сдвинув каблуки и напружинив мускулы, ладный и подтянутый, он играл хлыстом, как искусный фехтовальщик рапирой. До прихода к власти нацистов он служил управляющим в ночном кафе, где полногрудые молоденькие сирены-кельнерши выуживали у сластолюбивых клиентов их последние гроши.
Из его жесткого тонкогубого рта вырывалось металлическое рявкание:
— Это грабеж! Кража со взломом!. На каторгу подлецов! Сию же минуту верните мой товар, а не то я передам вас в руки американцев!
Однако при слове «американцы» все вернулось на свое место: составленный мальчиками план автоматически заработал.
Петр сразу почувствовал почву под ногами и сказал:
— Зря вы это говорите. Нам нечего бояться американцев.
— Уж кому-кому, а не нам! — поддержал его Уж и поудобнее облокотился на пустую полку.
Цвишенцаль, видимо, сообразил, что имеет дело не с дураками. Заложив за спину руки с хлыстом, он прошелся взад-вперед и спросил уже другим тоном:
— Вы знаете, куда девался мой товар?
Уж нахально улыбнулся.
— Не извольте беспокоиться. Он в надежном месте.
Петр с этой минуты думал только о том, как бы поскорей улизнуть. Ровно в одиннадцать Иоанн должен был прилепить письмо к воротам американской администрации. На машинах американцы мигом домчатся сюда. А тогда прощай Тайное общество учеников Иисуса! Им надо вырваться отсюда любой ценой. Список, конечно, уже не придется здесь оставлять.
Но и Цвишенцаль кое-что надумал. Он положил хлыст на стол, поочередно посмотрел на трех товарищей и сказал с приветливой, хотя и несколько напряженной улыбкой:
— Верните мне мой товар и берите себе все, что захотите.
Те молчали, как каменные. Лицо Ужа, мгновенно выдававшее его чувства, светилось торжеством.
Дверь в спальню была открыта. В замочной скважине торчал ключ. Петр, насупившись, ходил из угла в угол, словно ему не давало покоя предложение Цвишенцаля.
— Я с удовольствием подарю вам все, что вы захотите. Шоколад… Любую вещь… А кроме того — по паре башмаков.
Но тут Цвишенцаль неожиданно для себя вылетел в дверь и грохнулся об пол в своей спальне. Не успел он подняться, как Петр повернул в замке ключ.
Они бежали по темному шоссе, пристроившись друг другу в затылок, — до монастырского храма, а потом вниз, в подвал.