Перед лавкой, где выдавали хлеб, выстроилось человек двести, среди прочих Иоганна, вдова Хонер и Клуша. Последним стал в очередь маляр Хольфус. Все с завистью оглядывали его совсем еще новенькое с виду пальто.
Подрядчик, пришедший за тем же, что и другие, едва увидев пальто, бросился к маляру с криком:
— Вы это пальто украли! Это мое пальто! — Его рыжие усы встопорщились, как у кота.
Чахоточный, исполненный глубокого безразличия ко всему вообще и к подрядчику в частности, ответил глухим голосом:
— Ничего я не крал! — Он не сразу нащупал карман своего пышного пальто, но наконец извлек из него записку учеников Иисуса и послание Петра.
— Ученики Иисуса? Что вы мне тут вкручиваете? Ха-ха, ученики Иисуса! Видали мы таких! Пальто мое! — И подрядчик подозвал шуцмана, наблюдавшего за выдачей хлеба.
Очередь вздрогнула, развалилась и окружила их плотным кольцом. Заинтригованная Клуша таращила глаза на полицейского, который прочел во всеуслышание: «Ученики Иисуса».
Вдова Хонер, давно уже сомневавшаяся в небесном происхождении своего кофе, засеменила прочь. Иоганна в смущении смотрела на свои изящные полуботинки, подброшенные ей в сарайчик Давидом.
Мышонок из осторожности смешался с толпой и потихоньку науськивал соседей на подрядчика.
— Чего этому толстопузому надо? У него, говорят, три зимних пальта. Одно даже с меховым воротником и подбито мехом.
А трубочист Клеттерер, тоже безработный, ибо в городе не осталось больше труб, сказал:
— Он живет в настоящем доме. И вино лакает каждый день. То-то и оно. У одного все есть, а другой пропадай в подвале… — Трубочист Клеттерер страдал врожденной косолапостью.
Пустые глазницы окон в разрушенных домах уставились на солнечную площадь, черную от взбудораженной толпы. Настроение масс было явно не в пользу подрядчика. Он кричал, остервенясь, что, в конце концов, не он же украл пальто.
Шуцман, схватив чахоточного за плечо, выбрался с ним из толпы и отвел в ближайшее отделение, куда следом за ними ринулся и подрядчик. Отчаянно жестикулируя, он доказывал, что у него украли — и даже не одно, а целых два пальто.
— Кроме того, он выдавил у меня окно в столовой. Где я теперь возьму стекло?
Очередь снова установилась. Мышонок поспешил к Петру в «Уютную берлогу».
В тот же вечер в «Городских ведомостях» появилось сообщение, что удалось напасть на след пресловутых «учеников Иисуса». По предложению капитана Либэна, предварительный допрос свидетелей по делу пойманного с поличным грабителя будет происходить публично, чтобы расследование этих возмутительных краж было, по возможности, произведено на месте. Все пострадавшие приглашались в зал полицейского суда для занесения их жалоб в протокол.
В этот день ученики Иисуса собрались ровно в шесть.
В подвале можно было заметить большую перемену. Полка со съестными припасами ломилась от всякой снеди. На полке для платьев и белья целых три отделения были заняты обувью еще из цвишенцалевских запасов, а против старого фрака, напяленного на распорку, в точности на такой же высоте висело пальто подрядчика — охотничий полушубок, подбитый мехом выхухоля, и с воротником из выдры. Справа и слева от полок высились сложенные штабелями продукты, и у каждого такого штабеля стояло по мешку муки весом в сто килограммов. Весь этот образцовый порядок был делом рук кладовщика, питавшего слабость к симметрии.
Скамьи для молящихся тоже расставили по-новому, чтобы выгадать больше места; они уже не группировались вокруг задвинутого в угол изувеченного Христа, а тянулись вдоль стен. В своем изодранном тряпье одиннадцать учеников Иисуса все уже сидели в ряд — они казались ожившей «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Но только вместо Иисуса в центре восседал Петр и раздавал он не хлеб, а копченую колбасу. Справа и слева от «Тайной вечери», в высоких подсвечниках барокко, сломанных и кое-как перевязанных проволокой, горели свечи.
Петр все еще держал в руке свой ломтик колбасы. Волнение, вызванное газетной заметкой, и страх, как бы публичный допрос маляра и показания недоброхотных даятелей не раскрыли тайны, лишили его аппетита. Однако он взял себя в руки и с обычным пафосом произнес традиционное обращение:
— Мы, ученики Иисуса, заступники справедливости, берем у богатых, у которых все есть, и отдаем бедным, у которых ничего нет… Объявляю заседание открытым. — И тут же добавил: — Дело плохо. Над нами занесен топор.
Уж обтер жирные пальцы о штаны и сказал:
— Какой там еще топор! Господин Хольфус не видел Мышонка. А значит, ни черта они про нас не знают.
Мышонок с удовольствием погладил свой короткий ежик.
— Вся затея с пальтом, — сказал он, — сплошное головотяпство. А тем более такое шикарное. Хольфус, даже натрескавшись, его узнает.
— Certaintly.[22] С польтами сразу попадешься. Thats clear.[23] Черные еще куда ни шло. Черных в городе завались. Но мы, конечно, взяли что получше. Кто же польстится на плохое, когда есть что выбрать.
Ученик Иоанн сказал задумчиво:
— Пожалуй, лучше поскорее все раздать, чтобы ничего не осталось, когда за нас возьмутся.
Но кладовщик только меланхолически покачал головой, оглядывая свой богатый, благоустроенный склад. Петр выпрямился.
— Все дело в том, — начал он, — что в тюрьму может попасть невинный. А этого мы не должны допустить. Если судьба потребует жертв, нельзя, чтобы за то, что сделали мы, поплатился больной бедняк. Придется нам сесть в тюрьму. Все мы готовы сложить голову за свое дело. Вношу предложение — напишем судье письмо. Докажем, что маляр невиновен и все возьмем на себя. Мы стойко снесем свою участь. Но, конечно, и не подумаем объявлять, кто мы такие. Дело судьи — сорвать с нас маску, если только он сможет. И что бы ни случилось, мы ко всему готовы, — подытожил Петр и отправил в рот свой ломтик колбасы.
Все решили, что можно уходить. Но Петр взял с полки старую рубаху и, подняв за рукава, показал ее собранию. Рубаха была рваная. Для убедительности Петр повертел ее в руках, показывая со всех сторон.
— Вот как выглядят наши дары! — воскликнул он. И сразу выпалил то, что давно уже таил про себя. — Вношу предложение принять нового члена — девочку, которая будет класть заплатки и штопать.
Все в недоумении посмотрели на него. Уж постучал себя по лбу и спросил, в своем ли он уме. Мальчики шумно запротестовали. Тогда Петр крикнул в общую сумятицу:
— Ведь это же одно горе, что мы даем людям. Совершенно бесполезная рвань, они и зачинить-то ее не могут. Иголок-то ни у кого нет. Какую-нибудь кастрюлю еще можно найти в развалинах, но только не иголку. — Он достал с полки спичечную коробку, зажатую с флангов двумя катушками ниток. — А у нас их целых три. Но нужна швея.
— За нами и так погоня, — возразил ему Уж. — Не хватало еще навязать себе на шею какую-нибудь ябеду-девчонку. Это же такие трещотки — кого ни возьми. Их брату нельзя верить.
— Что ж, это было бы неплохо, — сказал кладовщик, оберегавший склад, как рачительная хозяйка свои запасы белья. — И кого же ты предлагаешь?
— Кэтхен.
Все примолкли. К Катарине относились с уважением. Только недавно она совершила геройский поступок, на который, по единодушному мнению учеников Иисуса, никакая другая девчонка не была бы способна. Спустившись к самому краю черепичной крыши, она вытащила из желоба отчаянно мяукавшего трехнедельного котенка. Уж нахмурился и выпятил губу, вспомнив, как она корзиночкой запустила в рожу грубияну в спортивной куртке.
Как опытный председатель, Петр воспользовался замешательством, чтобы тут же поставить вопрос на голосование. Только Мышонок решительно замотал головой — у него дома были три сестренки. В конце концов поднял руку и Уж, сказав без увлечения:
— Что ж, приведи ее как-нибудь.
— Она здесь, — сказал Петр и густо покраснел. Он выбежал из подвала. Катарина ждала его на погосте, взобравшись на могильную плиту.