— Есть обнаружить и уничтожить таинственную огневую точку врага! — козырнул Князьковский, звонко щелкнув каблуками ботфортов, и заскрипел всей своей амуницией. Потом рука его, отдававшая честь, ослабла и, надвигая бескозырку на глаза, неуверенно поползла к затылку. — Черт его знает, где же я ее найду!
Но нужно было или выполнить приказ, или погибнуть.
Князьковский завел бронепоезд «Верный» в мастерские депо и приказал выложить пульманы изнутри еще одним слоем балластных мешков. Бронепоезд был введен в мастерские только вечером, а обшивка должна была быть закончена к полудню следующего дня.
Однако на другой день, за час до назначенного срока, четыре дьявольских снаряда неожиданно ударили в депо, почти точно в ту галерею, где стоял «Верный». У паровоза сшибло трубу, попортило что-то и в котлах, а сверху все завалило железными и каменными обломками. Теперь понадобится не менее двух дней, чтобы привести «Верный» в боевую готовность.
Это уже была чертовщина, мистика, опиум для народа. Черный как ночь, стоял командир Князьковский перед своим разбитым кораблем. Он приказал в два дня закончить ремонт и держать броневик «на ходу», гоняя его с места на место по всей территории железной дороги. Бронепоезд не должен был задерживаться на стоянке более пятнадцати минут.
Вот почему Князьковский ходил грустный и невеселый, вот почему он пропустил два спектакля подряд. А впрочем, не пришел он в театр и на третий.
Князьковский бродил по улицам города и думал тяжелую думу, утирая обильный пот. Он расстегивал ворот шинели, ворот куртки, дергал свою полосатую тельняшку. Ботфорты его были в пыли, полы шинели замызганы. Он мерял город быстрой, развалистой матросской походкой и впивался взглядом в лицо каждого встречного. Взгляд был сверлящий и гневный. Встречные даже шарахались, попадая ему на глаза. Он пронизывал взглядом каждого насквозь, словно в каждом видел легендарного канонира. Он останавливался перед каждой халупой на окраине и внимательно разглядывал ее окна и ставни, будто именно тут, за ними, должна была находиться таинственная огневая точка врага. И над Князьковским уже начали подсмеиваться. Ведь дозорные наряды, да и местные жители установили точно, по слуху, что снаряды летят издали — даже пушечного выстрела не слышно — и летят именно с юго-запада.
И вот внимание Князьковского привлек листок белой бумаги на окне одного из домиков. Это была простая четвертушка из ученической тетради, наклеенная сверху перекрещенных газетных полос, которым, как известно, надлежало предохранять стекла окон от артиллерийской канонады. Князьковский подошел ближе и перечитал написанное второй и третий раз.
Это было довольно странное объявление, совершенно неожиданное здесь, в условиях фронта, в дни боев, — написанное от руки фиолетовыми канцелярскими чернилами:
ХИРОМАНТ
разъясняю, отгадываю, предсказываю
(прошедшее, настоящее, будущее)
1 фунт сахару =1 фунту сала =
10 фунтам пшеничной муки
Сердце так и екнуло в широкой матросской груди Князьковского. «Прошедшее, настоящее, будущее». Рука невольно потянулась к карману, где в лоскутке бязи от рушника было завязано как раз девяносто два золотника сахару — только что полученный месячный красноармейский паек. Но рука тут же отдернулась. Князьковский быстро из-под бескозырки взглянул вправо и влево. Нет, на улице никого не было. Свидетелем падения командира бронепоезда мог быть только он сам. Князьковский толкнул калитку и мигом прошмыгнул в палисадник, потом на крыльцо.
Хиромант сидел у столика — пожилой, краснолицый, грузный человек, типа буфетчика первого класса на узловой станции. На нем был френч, а под френчем вышитая черными и красными крестиками сорочка. Усы были длинные, порыжевшие от табака. Лысина начиналась со лба и доходила почти до макушки. Сзади хироманта, вернее над ним, на спинке кресла покачивалось чучело сыча с блестящими солдатскими пуговками вместо глаз. От сыча несло нафталином. На столике лежала потрепанная колода австрийских игральных карт, пучочек страстных свечек в позолоте и небольшая книжечка в розовой обложке. Вглядевшись внимательнее, Князьковский не без труда прочитал: «Таблица логарифмов».
«Ага! Значит, вроде сонника или оракула…» И Князьковский высыпал из своего платочка прямо на стол двадцать девять кусочков рафинада.
— Вот, — прошептал он, — ровно девяносто два золотника, можете проверить. Интересуюсь настоящим, прошедшим и будущим. К примеру, кто такой буду я?