Подполью стало известно о подготовке взрывной сети. Решено было добыть план, чтобы обезвредить сеть и спасти город в минуту его освобождения. Ольга должна было сообщить Миколайчику, когда готовый сводный план будет у майора Фогельзингера.
Вчера майор Фогельзингер спрятал сводный план в сейф в своем кабинете.
Но Миколайчика не было: он пал под пулями в Сокольническом лесопарке. Кому Ольга скажет, что план готов и спрятан в сейфе майора Фогельзингера?
Мы сидели за столом. На столе мерцала коптилка. При каждом нашем движении, при каждом глубоком вздохе или громком слове пугливые тени трепетали на всех четырех стенах комнаты. Они словно стерегли нас и волновались за нас: тише, не дышите, не говорите громко!.. Перед нами стоял ужин: чай с сахарином и черные сухари… Ида только слушала, Ольга рассказывала.
Молодая женщина — одна в захваченном врагом и разрушенном городе. Больная мать и двое маленьких детей. Три беспомощные девушки, от которых враг требует, чтобы они шли на работу. Оскорбления и надругательства гитлеровских солдафонов. Повешенные на балконах и расстрелянные в пригородных оврагах. Поручительство за подругу, сопряженное со смертельной опасностью. Голод, холод и коварство гестапо. Город завален трупами голодных. Ян Пахол, антифашист, подает руку помощи. Мария, которую повесили в гестапо на стене напротив портрета Гитлера. Учтивый майор подвергает критике фашизм. Где найти подполье? Подполье — это я. И потом — весеннее наступление советских частей, и весеннее отступление советских частей. Философствующий майор отправляет на расстрел пленных из тюрьмы на Холодной горе. Рука Миколайчика. Но Миколайчик погиб…
Я слушал эту страшную повесть. Коптилка чадила на столе. Трепетные тени пробегали по лицу Ольги. Но черты лица Ольги оставались неподвижными, лицо Ольги было каменное, ни один мускул не дрогнул на нем, пока она рассказывала. Только щеки у нее вдруг ввалились. И глаза стали почти такими же черными, как у Иды.
Ида молчала. Она спокойно молчала, — она слушала повесть о невероятном, которое за этот год стало для нее повседневностью.
Только при воспоминании о Пахоле глаза Ольги затуманились. Светлый незабываемый образ на всю жизнь запечатлелся в душе Ольги, Отныне жизнь ее немыслима без светлого воспоминания об Яне Пахоле из Мукачева.
Ольга встала и подошла к туалетику. Она выдвинула ящичек и достала пачку бумаг. Вернувшись к столу, она положила передо мною конверт.
— Прочти.
— Что это?
— Письмо от Пахола.
— Зачем же мне читать это письмо? Ведь он писал тебе.
— Это его предсмертное письмо, — сухо сказала Ольга. — Я получила его через две недели после сообщения о его гибели. Он написал его за час до смерти, зная, что идет на гибель…
Я не хотел читать, но почувствовал, что это необходимо Ольге, и вынул письмо из конверта.
«Дорогая панна Ольга! — писала нервная, привычная к латинскому письму рука. — Я живу только тем, что сказали вы, прощаясь со мною. — Пахол старался писать на украинском языке, но стиль у него был велеречивый, торжественный, архаический. — Сейчас я совершу то, о чем вы, панна Ольга, сказали: «Это будет правильно». Таково мое решение. Пусть это будет и искуплением. Через час меня уже не будет в живых. Передайте привет Маричке. Обнимите моих деточек и не оставьте их после войны. Земной поклон вам, дорогая панна Ольга. Ян».
— Мне не совсем ясно… — сказал я, возвращая письмо.
— Он пустил под откос машину со своим командиром и, очевидно, погиб вместе с ним, — печально сказала Ольга.
Мы долго молчали, и по стенам плясали быстрые уродливые тени.
— Товарищи… — начал я.
Я хотел продолжать, но Ида уронила вдруг голову на стол и зарыдала.
— Что с тобой?
Ольга вскочила и обняла Иду.
— Ида! Ты так давно уже не плакала!
Ида выпрямилась, глаза ее были сухи: то ли слезы у нее сразу высохли на пылающих глазах, то ли она горько рыдала без слез.