Залитый мертвым сиянием высоко поднявшейся луны, город лежал перед нами тихий и притаившийся, ненастоящий и жуткий. Ближние дома — между нами и лунным пологом — казались совсем черными, дальние, залитые лунным сиянием, словно утратили контуры. Словно какая-то тайна крылась в каждом из этих домов, пряталась в каждой длинной тени, падавшей от деревьев.
Он лежал перед нами тихий, омраченный и настороженный, наш родной город. Он лежал перед нами, он был наш, родной, но его еще надо было освободить от захватчика. Он был пленен.
— Как ты думаешь, он уже там? — спросила вдруг Ольга.
— Кто?
— Отец.
— Ах, Инженер! Если его кто-нибудь подвез, то он уже в Туманцах.
— Он не скажет Марине, Варваре и Василине о катастрофе? Как бы это не испугало их…
— Видишь ли, — сказал я, — тут и говорить нечего: они уже знают все лучше нас. Окружение группы, уничтожение партизан в лесу не могли остаться тайной для села. Но Инженер скажет, что погибла только часть группы.
— Это будет верно, — согласилась Ольга.
Боль пережитой утраты холодом пронизала меня. Камень лежал у меня на сердце. Неужели это правда, что они погибли? Я знал, что так оно и есть, но не мог себе это представить. Если сам не присутствуешь при последних минутах, если сам не увидишь умершего, нет полного ощущения смерти, и оно может не прийти никогда: умерший остается в памяти живым, только отсутствующим.
Я думал свою тяжкую думу и вдруг увидел, что Ольга заглядывает мне в глаза.
— Нет, Ольга, я не сплю.
Я положил руку на пушистые волосы Ольги. Они были нежные и теплые. Ольга повела головой и прижалась лбом к моей руке. Лоб у нее был холодный, как стекло.
— Может, и нам скоро придется погибать? — сказал я.
Ольга отшатнулась.
— Не смей говорить мне такие вещи! — сердито сказала она. — Мы с тобой будем жить долго, долго. Двести миллионов восемьсот тридцать пять тысяч четыреста сорок семь лет! — Она засмеялась. — Пока не надоест. А нам — не надоест!
— Разве так уж важно, чтобы мы с тобой долго жили?
Ольга хмыкнула, как шаловливый ребенок, и потерлась лбом о мою ладонь.
— Ну, не сердись, — прошептала она, — я скверная. И это я сказала так себе, не подумав…
Она подняла голову, и я почувствовал, что она опять заглядывает мне в глаза. Когда я посмотрел на нее, она быстро глянула на мое плечо, потом лукаво на меня:
— Можно мне сюда?
— Можно.
Она тотчас положила голову мне на плечо и спрятала лицо. Ее пушистые волосы щекотали и грели мне щеку.
Голос Ольги глухо долетел с моего плеча:
— Милый, если бы ты знал, как я мечтала об этой минуте, чтобы вот так уткнуться носом тебе в плечо!
Ольга затихла, я только слышал, как глубоко и неспокойно она дышит.
Потом до меня снова долетел ее шепот, — она шептала мне на ухо, но слышал я ее как будто издалека, из телефонной трубки:
— Я дарю тебе себя…
Прижавшись щекой к ее голове, я сидел тихий и торжественный, и слезы душили меня. Именно эти слова мне надо было услышать от Ольги. Я прожил на свете сорок с лишним лет, но без Ольги не мог представить себе свою будущую жизнь.
— Ольга… — начал я.
— Не говори, не говори… — прошептала Ольга.
Мы продолжали сидеть, и я чувствовал щекой, как стучит у нее в виске. Мы просидели так долго — не знаю, сколько, но я мог бы сидеть так без конца.
Мы сидели, опершись подбородками на ладони, и смотрели на притаившийся город.
Ольга спросила:
— Как ты представляешь себе всю эту историю с планом Фогельзингера?
Лицо майора тотчас вынырнуло из-за лунного полога и оскалилось передо мною. Я видел это лицо всего один раз и то на одно короткое мгновение, но оно запомнилось мне на всю жизнь. Гнев и ненависть кипели во мне. Я ненавидел майора Фогельзингера, быть может, больше, чем всех фашистов, насильников и убийц. Это был коварный враг, которого надо уничтожать не в открытом бою: открытого боя он не принимает. И это был мужчина, к которому Ольга вынуждена была проявлять, пусть притворную, но благосклонность.
— Ты можешь сделать так, чтобы он отнес план к себе домой? — спросил я.
— Нет. Он хранит его вместе с другими секретными документами в сейфе. Немцы никогда не берут документов домой.
— Ты можешь выкрасть или скопировать план?
— Нет. Сейф открывается только с помощью шифра, но, когда ему надо открыть сейф, майор всякий раз приказывает мне выйти.
— Тогда придется отнять у него план вместе с жизнью, — сказал я.
— По-видимому, — согласилась Ольга, — но отнять надо сначала план, а затем жизнь. Это значит, что он должен сам открыть сейф, сам отдать план. Он этого не сделает!