Вдруг резкий, назойливый грохот потряс меня! Горный обвал, катастрофа? Я вскочил и схватил телефонную трубку. В трубке слышалось ворчанье, потом мягкое щелканье — несколько секунд я не мог сообразить: где я, что со мной. Наконец я понял: это женский голос. Женщина разговаривает со мной по телефону.
— Катря! — У меня перехватило дыхание — Это ты?!
Во тьме прямо перед моими глазами светился циферблат часов. Стрелка показывала двадцать минут третьего. Как же это так? Ведь поезд должен прибыть только в одиннадцать? Неужели Катря — самолетом?
От сна не осталось уже и следа. Я был бодр, энергичен, готов ко всему. Теперь я уже отчетливо различал речь, которая доносилась ко мне из телефонной трубки:
— Доктор! Доктор? — спрашивала женщина. — Доктор, это вы? Вы уже легли спать? Я разбудила вас?
Нет, это не был голос институтской лаборантки. Речь шла не о моем бульоне.
— Я вас слушаю!
— Звонил диспетчер станции скорой помощи. Доктор Козельский, дежуривший сегодня ночью, внезапно захворал. Я числился в резерве станции, замещал больных врачей, а также помогал персоналу в случае большого количества вызовов. Диспетчер просила меня немедленно приступить к работе.
— Машина Козельского уже получила вызов и по дороге заедет за вами. Через пять-шесть минут будьте готовы.
— Ах, черт побери!
Я уже снимал через голову ночную сорочку, ноги нащупывали на полу комнатные туфли. Я включил лампу. Свет залил комнату.
— Я готов! Бегу вниз и буду ждать машину у подъезда, — сказал я и положил трубку на аппарат.
Бессонной ночи сегодня я не предвидел!
Ботинки, брюки, пиджак, пальто в накидку, — в три минуты я уже был готов и шел к дверям. Обходя стол, я еще успел коснуться пальцами нежных, белых лепестков. Потом наклонился и глубоко вдохнул пьянящий аромат. Розы пахли летом, — знойным, погожим днем.
На улице было туманно, моросил мелкий дождь. Осенний ветер распахнул мне пальто, шмыгнул за незастегнутый еще воротник сорочки. От сырости, холода, предрассветного озноба дрожало тело и сводило челюсти. Но из сумрачного тумана уже вынырнуло два тусклых пятна фар, и через полминуты санитарный лимузин, взвизгнув тормозами, встал передо мной как вкопанный. Санитар уже открывал мне навстречу дверцу. Я не успел даже спросить — куда.
— Циркуновская, доктор, номер семь, срочно… — он захлопнул дверцу, и шофер дал газ, — девочка лет семи… задыхается, посинела. Здравствуйте.
Через внутреннее оконце я высунул голову к шоферу.
— Товарищ, подбавьте газу… Ах, это вы, Коля? — разглядел я знакомый, остроносый профиль. — Здравствуйте, дайте полный ход!
Машину дернуло, мотор завыл, я чуть не упал, однако перехватил руку санитара и пожал ее.
— Здравствуйте, — наконец ответил я на его приветствие. — Я вижу вас впервые, давно вы у нас?
— И я вас впервые. Вторую неделю. Я работал в клиническом городке.
— Куда второй вызов?
— Пока только один.
Машина с воем неслась по проспекту Сталина, тяжело подпрыгивая на перекрестках трамвайных путей. Уличные фонари мелькали, сливаясь в одну огненную цепь. «Хребет есть цепь горных вершин, которые расположены одна за другой», — вспомнил я незаконченную фразу из прерванного сновидения. Преодолевая законы инерции, силясь устоять на ногах, я напяливал белый халат поверх пальто. Санитар поймал кончики пояса и завязал их у меня на спине. Мое сердце уже билось спокойно, в груди нарастало знакомое и приятное чувство — нечто похожее на воодушевление: напряженное ожидание привычной и любимой работы. Где-то неподалеку на железной дороге, за «Серпом и молотом», гудел паровоз.
— Циркуновская! — крикнул Коля, на мгновение обернувшись к оконцу. — Семнадцатый номер?
— Седьмой.
Тормоза заскрежетали, и мы с санитаром повалились друг на друга. Над дверьми, на синем фонарике тускло светилась цифра «семь». Мы выскочили на мостовую, санитар держал мой чемоданчик, а я уже стучался в дверь.
Нас встретила женщина, растрепанная, в слезах. Дрожащими руками она пыталась прикрыть клетчатым платком обнаженные плечи.
— Доктор… Доктор! — вскрикнула она. — Я вас умоляю! — Рыдания сдавили ей горло, еле сдерживая их, она громко запричитала: — Она умирает… умирает…
На детской кроватке с густой шелковой сеткой лежал, раскинувшись, ребенок. Тяжелое ватное одеяло валялось на полу.
— Спирт! — сказал я, протягивая руку.
Холодные капли спирта обожгли мне ладони. Санитар завинтил флакон и выдвинул кроватку на середину комнаты. Личико ребенка посинело, глаза закатились, сквозь щелочки век виднелись налитые кровью белки, рот был раскрыт, и дыхание вырывалось со свистом, скрюченные пальчики рук мяли и царапали ногтями простыню.