— Каков номер моего домашнего телефона? — поинтересовался он у присутствующих.
Ассистенты, ординаторы, лекпомы и сестры хором назвали номер. Профессор взял трубку и набрал свой номер.
— Ирочка, это ты, моя дорогая?.. Нет, нет, не волнуйся, со мной ничего не случилось. Я только забыл галстук… Что ты говоришь? Ты сама мне его повязала? — Профессор пощупал у себя под воротником. Его галстук красовался на месте. — Это я и сам прекрасно помню, но мне нужны два. Ну как это ты не понимаешь: если я один потеряю, то в кармане у меня будет запасной. Ты пошли, будь добра, Дарочку, пусть она немедленно привезет. Что?.. Ах, какой? — Профессор исподлобья смерил меня с ног до головы. — Ну, для серого костюма. Что? Я — в синем? Ну, все равно. Какой-нибудь розовый или зеленый. Ну, не может быть, чтобы таких у меня не было. Вот, вот очень хорошо, пришли именно этот, — голубой в розовую крапинку. Будь здорова, моя детка.
Он положил трубку и сразу же пошел к выходу. Ассистенты, ординаторы, сестры двинулись толпой вслед за ним. Проходя мимо, профессор бросил сердито:
— Через десять минут он будет, ваш любимый, голубой в розовую крапинку. Будьте любезны, приведите себя в порядок и тогда присоединитесь к нам.
Красный от стыда, со слезами на глазах, я поплелся позади профессорской свиты, словно отверженный. Успею ли я заехать домой за букетом? Светлеет ли мой бульон? А тут еще этот голубой в розовую крапинку галстук! Это уже чересчур.
Через десять минут, повязав ужасный профессорский галстук, я нагнал обход во второй палате.
Должен сознаться, что улькусы, нефриты, диспепсии, колиты и гиперсекреции увлекали меня сегодня значительно меньше, чем обычно. Я внимательно слушал профессора, но содержание его речи плохо доходило до моего сознания. В каждой палате я тайком поглядывал на часы: для того, чтобы забежать домой или заехать в цветочный магазин, надо выйти из клиники не позже четверти одиннадцатого. А профессор как нарочно избрал сегодня именно меня объектом своих рассуждений.
— Посмотрите, — говорил он, присаживаясь на постель больного и обращаясь не столько ко мне, сколько к своему голубому в розовую крапинку галстуку, — интересный случай нечувствительности при пальпации! Рентген только вчера показал наличие глубокой язвы на пилорусе, анализы — тоже. Но вот я нажимаю на пилорус. Больно? — Больной отрицательно покачал головой. — Нажмите попробуйте вы. — Профессор отодвинулся, предлагая и мне прощупать желудочные ворота. — Вы видите? Ну, батенька, — хитро подмигнул он больному, — вам никогда не быть симулянтом. Интересно, очень интересно!
Это действительно был любопытный случай. Желудочные ворота при язве на пилорусе, как правило, очень чувствительны. Увлекшись, я обошел еще четырех больных этой палаты с улькусами вентрикули и улькусами дуодени. Все они очень болезненно реагировали на пальпацию.
Отметив это в своей книжечке, я поспешил в третью палату, нефроиков, куда профессор уже перешел со всем обходом. Здесь профессор заставил меня стучать кулаком но спине больного нефролитиазисом для того, чтобы определить степень чувствительности почки. Потом в течение нескольких минут терпеливо обучал меня, как лучше всего прощупывается почка у людей с очень большим слоем жира на брюшине. Его способ действительно был замечателен. Овладев им, я почувствовал истинное наслаждение от блестящей результативности такого способа исследования и тут же немедленно перещупал всех больных. Пробило половина десятого, когда мы перешли в четвертую палату. «Неужели придется встречать Катрю без цветов?» — подумал я с тоской. В последней палате мы были около десяти. В десять согласно нашему рабочему расписанию обход должен закончиться. Но профессор никогда не обращал внимания на нормы и считался только с потребностями. Ну, ничего. Еще десять — пятнадцать минут — и конец! Сердце мое радостно забилось.
Но в последней палате нам неожиданно пришлось немного задержаться. У одной из больных ночью было кровотечение. Только что принесли срочно произведенные анализы. Профессор затребовал и предыдущие, поручив мне сверить все анализы и указать, какие произошли изменения, а сам тем временем занялся тщательным осмотром больной. С карандашом в руках я примостился тут же в палате, на подоконнике. Лейкоциты, нейтрофилы, лимфоциты, моноциты, а самое главное — гемоглобин и коэффициент в эритроците, — только теперь я почувствовал, как гудит моя голова после трудной бессонной ночи! Коэффициент систематически снижался с 0,90 до 0,73 при норме — единица. «Хребет есть цепь гор», — навязчиво звучало у меня в голове, и никакими проклятиями я не мог прогнать эту нелепую опостылевшую фразу. Я украдкой показал мое вычисление профессору. Он с тревогой взглянул на меня, нахмурился и, весело успокоив больную, вышел из палаты.