— Ой, понт! — фыркнул он. — Затеяли ярмарку на всю неньку Украину! Ну-ка, расступитесь, я и пешком домой дойду. — Он шагнул к своим мешкам. — Пусти! — оттолкнул он брата ногой.
Стах засопел и снова занял прежнее место.
— Что у тебя в мешках? — прохрипел он, согнувшись еще больше.
— Свобода! — кривляясь, вызывающе фыркнул Бронька. — Полные мешки свободы! — Он ковырнул ногой узлы. Сапоги на нем были новенькие, хромовые. На шинели — каракулевый воротник. — Гоняюсь за свободой с собственным мешком. А ну вас к свиньям собачим, патриоты! Ну-ка, пусти.
Стах оттолкнул его руку и отступил на шаг. Он впился черным, пронизывающим взглядом в лицо брата. Бронька тоже отступил и подбоченился. Наглая усмешка светилась в прищуренных глазах, кривила губы. Так застыли они на мгновение друг против друга — два брата. Один высокий, статный, насмешливо-наглый, старший. Другой маленький, хромой, разъяренный — младший.
— Неси мешки вон в те вагоны, — прохрипел Стах, для больных тифом, бывших пленных, берем…
— Как бы не так! — дернул головой Бронька. — Нашли дурака! Для себя на буферах мучился.
— Неси… а не то!
— Хи! Напугал! Держите меня, а то упаду!.. А ну, пусти!
Грудь Стаха тяжело вздымалась, на скулах ходили желваки. Перед ним стоял его брат, его родной брат, сын его отца. И это был старший брат, голова и верховод в доме. Здоровенный, потерявший облик человека верзила. Сегодня, когда Стах придет вечером домой, Бронька скрутит ему руки и так изобьет, что он завтра едва доплетется в депо на работу. Так бывало не раз.
— Э-э! — рассердился Золотарь. — Дай ему раза…
Но Бронька опередил его. Он размахнулся и сверху вниз ударил Стаха по лицу.
Стах зашатался, Пиркес вовремя успел выхватить у него винтовку.
— Отдай! — закричал было Стах, но сразу же забыл о винтовке и с места, как на пружине, подскочил вверх. Его небольшой, но крепкий и острый кулак со всего маха заехал Броньке в нос.
Бронька не ожидал удара и, не удержавшись на ногах, шлепнулся навзничь.
— Поехали! Поехали! — послышался в это время откуда-то из тумана голос Козубенко. — Садись! — Кукушка свистнула. Семафор все еще был закрыт, но дежурный отправил летучку обходным путем.
Бронька вскочил, разъяренный, обезумевший.
— Перевертень проклятый! — крикнул Стах и ударил Броньку еще раз в то же место.
Бронька пошатнулся и снова упал. Он дико заревел, изрыгая проклятия и грязную брань, и, схватив Стаха за ноги, дернул на себя. Стах упал. Они свились тесным клубком и покатились по гравию в канаву.
— Садись! — звал откуда-то из тумана Козубенко. — Садись!
Ноги Стаха и Броньки попеременно мелькали в воздухе. Бронька ругался, Стах боролся молча. Но обида и гнев придали маленькому Стаху необычайную силу. Он оказался наверху и вскочил на ноги. Еще раз залепил Броньке в ухо и, отойдя, сплюнул кровь. Бронька плача сидел в канаве, руки по локоть в грязи. Его франтоватая шинель была измазана вконец. Подошва элегантного сапога оторвалась, и сапог ощерился.
Пиркес схватил Стаха за руку и потащил прочь. Летучка уже тронулась и загремела буферами.
— Придешь домой, — орал Бронька, — убью! Рыжий пес! Шкандыба!
Он вдруг вскочил и кинулся к своим узлам.
— На! На! — визжал он, толкая мешки ногами. — На! Забирай! Идол проклятый! Забирай! Караул! Караул! Грабят!
Золотарь наклонился к мешку с салом, поднял его с земли и на ходу бросил в вагон.
Стах и Пиркес еще успели прыгнуть на тормозную площадку последнего вагона. Но Золотарю уже было не догнать.
Он закинул винтовку за спину и, замедлив шаг, спокойно пошел вдоль эшелона. До станции оставалось километра два.
Спекулянты ругали его вдогонку, но Золотарь ни разу не оглянулся.
Он шел не торопясь, высокий, длинноногий, сердито бормоча что-то себе под нос.
Три немецких эшелона выстроились в ряд у перрона воинской рампы. Паровозов под эшелонами не было.
На крыльце комендантского управления рампы стояли петлюровский комендант, его адъютант и дежурный железнодорожный агент. Перед крыльцом группа немецких офицеров.
— Пятнадцать минут! — кричал седоусый немецкий полковник, и левая рука его подкрепляла каждое слово коротким ударом ладони об эфес палаша. — Пятнадцать минут и ни секунды больше! — Жилы на его низком лбу налились синей кровью. — Через пятнадцать минут я выкатываю орудия и разношу в щепы все! — Он быстро обвел рукой круг и снова стал отстукивать на эфесе. — Станцию, город, все грязные хибарки ваших свинячих машинистов. Я кончил.